Молот Люцифера. Джерри Пурнелл
я никогда не бывала за границей, – подумала она, наслаждаясь сладкой жидкостью, – какие бы усилия я ни прилагала, за рубеж меня не выпустят».
Хотелось бы ей понять свое нынешнее социальное положение. Ее отец был медиком, его ценила кремлевская элита. А затем раскрылся заговор врачей-вредителей, плод безумной убежденности сталинистов в том, что некие доктора пытались отравить главного революционера нашего времени, народного героя, учителя и вдохновителя, вождя мирового пролетариата товарища Иосифа Виссарионовича Сталина.
Отец Леониллы и еще сорок его коллег сгинули в подвалах Лубянки.
В наследство ей достался номер «Правды» за тысяча девятьсот пятидесятый год. В нем было старательно подчеркнуто каждое упоминание имени Сталина. Только на первой странице – девяносто один раз (причем десять раз его именовали Великим вождем и шесть – просто Великим Сталиным).
«Папе следовало бы отравить выродка», – подумала Леонилла. Мысль эта вызвала неприятное чувство: она противоречила давней традиции. В советских медицинских учебных заведениях клятву Гиппократа не изучали, но Малик мысленно прочла ее.
Будущее дочери врага народа казалось не особенно лучезарным. Но времена изменились, и отца посмертно реабилитировали. В числе прочего – во искупление содеянного – Леониллу избавили от должности секретарши в захолустном украинском городке и послали учиться в университет. Роман с полковником военно-воздушных сил привел к тому, что она научилась пилотировать самолеты. А затем, как ни странно, ее зачислили в отряд космонавтов, хотя ее положение там по сию пору оставалось неопределенным. Полковник стал генералом и, хотя уже давным-давно был женат, продолжал помогать ей.
Но молодому врачу так и не удалось побывать в космосе. Ее тренировали, но в полет до сих пор не назначили. Леонилла занималась лечением летчиков и их семей. И продолжала тренировки, надеясь на счастливый случай.
В дверь тихо постучали. Сержант Бреслов, паренек не старше девятнадцати лет, очень гордился тем, что он сержант Красной армии. Только, разумеется, она теперь не называлась Красной. Она перестала ею быть с тех пор, как Сталину пришлось переименовать ее после войны, которую он нарек Великой Отечественной. Бреслову больше нравилось именно «Красная». Он часто говорил о том, что хотел бы всему миру принести свободу на острие своего штыка.
– Товарищ капитан, для вас получено сообщение. Длинное. Вас переводят в Байконур. – Он нахмурился, уставившись на бутылку, которую Малик забыла спрятать.
– Значит, снова на работу, – произнесла женщина. – Это надо отметить. Составите мне компанию? – и налила стакан для Бреслова.
Юноша выпил, вытянувшись по стойке смирно. Это была для него единственная возможность выказать неодобрение офицерам, которые прикладывались к бутылке еще до обеда. Разумеется, в такое время пили многие, что служило Бреслову добавочным доказательством, как все прогнило с тех пор, как Красная армия перестала быть той самой армией, о которой всегда