Женщины в пустоте. Ольга Боочи
к тому, что в нужный момент я просто должна буду дать ему отпор. Наверное, смутно я представляла себе этот миг как момент, когда Якоб сорвёт с себя маску и его настоящие намерения сразу станут ясны и очевидны.
Когда он заговорил о моей матери, быть может, во мне шевельнулось сомнение, но слова его звучали слишком неправдоподобно, правдой они быть не могли, и я лишь утвердилась в мысли, что он считает меня совсем глупой.
Всё это никак не влияло на моё отношение к Якобу. Я не думала о нём ни лучше, ни хуже, чем до этого. Наверное, я воспринимала это как норму, как естественное распределение ролей. Ему незачем было ждать именно меня столько лет, когда вокруг было много других женщин. Я это понимала, и мне казалось только, что он напрасно заходит в своей игре так далеко.
Я провела рукой по лицу. Часто мне казалось теперь, что сердце не даётся человеку с рождения, не формируется во внутриутробном периоде, а мучительно и долго растёт в человеке всю жизнь, постепенно подпирая и вытесняя к окраинам всё остальное. Я вспоминала теперь себя в то лето, и мне казалось, что сердца у меня не было вовсе, и там, где оно выросло и отяжелело потом, было тогда ещё пусто и легко.
Я смотрела в тот день на реку и дышала легко и свободно, огромными лёгкими, которые ещё ничто не подпирало, не прижимало к рёбрам, не вдавливало в рёбра.
Потом я снова вспомнила те выходные на даче у родственников, словно провал во времени, временной зазор, между этой, далёкой теперь, пятницей на набережной и тем понедельником, когда я не пришла на нашу следующую встречу.
13.
Я вспомнила и другое.
Это было уже после того, как мы решили идти в кино.
При кинотеатре – кажется, в нём показывали в основном старое и «интеллектуальное» кино – было кафе, мы зашли в него, и я видела, как жадно он ест, и мне казалось, что в этот момент, пока он ел, я для него не существовала вовсе. Передо мной стояла чашка кофе. Своих денег у меня не было, и я постеснялась заказать что-то большее; впрочем, кажется, я не чувствовала голода.
Когда он покончил с едой, я отставила свой недопитый кофе и мы перешли в тёмное фойе; мы сидели друг напротив друга в глубоких неудобных креслах, и он снова спросил, может ли он задать мне вопрос.
Мы с ним не так уж много говорили, и в любом случае наши разговоры всё это время носили довольно формальный, почти условный, характер. На каком-то другом уровне наши отношения продвинулись довольно далеко, но когда мы сидели друг напротив друга и говорили, он был для меня всё тем же чужим взрослым мужчиной, что и в начале. Быть может, меня даже обрадовала эта просьба, потому что я не знала, как и о чём я должна говорить с ним.
Он сказал, что я, наверное, опять ему не отвечу. Потому что я почти на все его вопросы не отвечаю.
Я так не считала, но не стала спорить.
Он спросил: «Можешь ли ты представить?..»
Представить близость с ним. («Как я целую и обнимаю тебя», – сказал он.)
Он уже целовал и обнимал меня в этот день не раз, и хотя это было со мной впервые, я уже в какой-то мере успела к этому