Михайловский замок (сборник). Ольга Форш
сюда все новыми партиями. Были тут землекопы из Белоруссии, ярославские штукатуры, печники, галицкие плотники…
– Эй, чухлома! – кричали кожевникам, неразлучным с особым кислым дубильным запахом. – Пойдем на кулачки, погреемся, пока покупатель не клюет, – подступали веселые саечники-хлебопеки к мрачным мужикам.
– Пошехонье, – пренебрежительно отвечали кожемяки, – да рази такой это час, чтобы в кулачки иттить? Эх, неправильный вы народ!
Ростовец-огородник, указывая на победителей, позавидовал:
– У этих всегда прибыточные дела будут, потому – ловкачи-москвичи!
– Павел Иванович, – сказал Аргунову Митя, – ужели этот народ, который, как скот, набирают на работу и содержат еще хуже скота, неужели он никогда не взбунтуется?
– А Пугачев? – вопросом ответил тихо Аргунов. – Сообрази он тогда свернуть вместо степей на Москву – может быть, о крепостном рабстве только понаслышке б и знали. Да и помимо Пугачева бывали дела… Недалече ходить при матушке-царице, в тысяча семьсот восемьдесят седьмом году, богатый подрядчик, купец Долгов, руководил работами по облицовке гранитом набережных Фонтанки и учинял ужасные притеснения находившимся при строении. И вот, помнится, осенью выборные четыреста человек от четырех тысяч двинулись к Зимнему дворцу с челобитной. Они кланялись до земли каждой фрейлине, высунувшейся из окна, по невинности принимая ее за царицу, – много над этим смеялись в свете, слыхал от Шереметевых. Ну что же, сколько-то челобитчиков схватили под караул за «учинение скопа и заговора», только про них и слыхали. Видом они были от горя и нищеты – краше в гроб кладут, тоже заговорщики! Да, Митенька, – закончил печально Аргунов, дорого плачено за гранитные набережные, за красоту города Санкт-Петербурга. Кровью да потом народными.
Особый интерес был у Мити к судьбе продававшихся крепостных женщин, потому что невольно гвоздила мысль: вот такова была б участь Маши, не пойди она на посулы князя Игреева. Аргунов и о крепостных женщинах мог в подробности рассказать. Кроме продажи по газетным объявлениям рядом с борзыми и дорогой сбруей, были невольничьи женские рынки и в центре города и в преуютных прицерковных двориках. Искусницы разного рода рукоделий ценились подороже, черная рабочая девка шла вовсе дешево.
Рассказал Аргунов и про более затейливые способы сбыта девушек с рук. Так, одна шереметевская знакомая, именитая барыня, отобрав самых пригожих девочек, обучила их танцам и музыке и продала за большой куш предпринимателю «веселого заведения».
– За одной такой – Анетой звали ее – я долго следил, – невесело сказал Аргунов, – дважды ее в карты проигрывали, переходила из рук в руки, пока особо злому издевателю не попала. Заколола его, а потом и себя… Гордая была.
У Мити злобно промелькнуло в голове: а Маша не закололась, в балете Сильфидой порхает!
И желая услышать от Аргунова какое-либо косвенное осуждение поступка Маши, в надежде хоть немного разрешить свою сердечную