Пелагея. Ольга Пауль
посоветовала женщина. – Баб вон почем зря хаит. Ишо не хватало, чтобы на робятах сорвался.
Немного подумав и снова оставив Росинку, Пелагея пошла предупредить ребят, но за своими санями резко остановилась. Сердце ее так громко застучало, что девушка приложила к груди руку. Широко раскрытыми глазами она смотрела на небольшую горку зерна на снегу – упрямый Каштан все же порвал мешок.
– Санька!
Тот появился не сразу. Опустил сонный взгляд и увидел и порванный мешок, и высыпавшееся зерно.
– Эй! – окрикнул их десятилетний Гришка, чьи сани стояли за Санькиными. – Чего мешкаете? Очередь-то сдвинулась!
Пелагея оглянулась: и впрямь пора было Росинку вести вперед. Потом снова обратила взгляд на зерно.
– Вот что, – нарушил молчание Санька, – бери Каштана и иди первой. Я поведу твою подводу сам.
– Нет, – поразмыслив, ответила девушка и протянула ему накладную. – С Каштаном веди обоз, а я покаместь соберу зерно в мешок.
Санька спорить не стал, сердито потянул за поводья коня в сторону и, полуобернувшись, крикнул:
– Давай все за мной!
Пелагея проследила за теми, кто проехал мимо, и, затаив дыхание, боязливо подумала о весовщике, недовольный голос которого вдруг стал ясно слышен ей среди прочих дневных звуков. Был он мужчиной средних лет, невысоким, коренастым, с неприятной наружностью. Неприятен он был не столько из-за шрама, который обезображивал и словно делил правую половину его красного лица надвое, и не из-за надменной ухмылки, которая, появляясь на толстых губах, заставляла «оживать» этот шрам и прятаться, будто затаиваться, в глубокой складке на щеке. Пелагея подозревала, что мужчина был нечист на руку, ибо не раз видела, как весовщик, узнав, что в обозе есть одежда, велел разгружать эти сани в первую очередь, дотошно выведывая, в каком мешке что лежит. С той же ухмылкой распоряжался, какой мешок куда поставить. Пелагее становилось обидно: кому-то были так необходимы сейчас теплые вещи и обувь. И догадка, что мужчина – бессовестный обманщик, вызывала еще большую неприязнь. За невежливостью и порой даже хамством весовщика угадывались хитрость, подлость и трусость.
Но вот что по-настоящему пугало девушку, так это его глаза. Светло-голубые, почти бесцветные, пустые, они зорко следили из-под нахмуренных густых, темных бровей за каждым движением разгружавшего сани. Ястребиный взгляд улавливал малейшую, даже самую незначительную провинность, и грубые оговоры не заставляли себя ждать. Однако при виде молодых девушек весовщик менялся: был щедр на слащавую вежливость, не скупился на красивые слова и как-то странно причмокивал при этом губами, пытаясь еще и улыбаться. Но девушки лишь боязливо хлопали глазами, избегая любого общения с ним. Такое пренебрежение оскорбляло весовщика, и он срывал свою злобу на всех, кто разгружался следом, вступая в перебранки со стариками и пугая криками детей.
Пелагея всегда старалась работать быстро, не глядя на мужчину и не вступая с ним в разговоры. На помощь ей часто приходил хмурый Санька и, словно заслоняя девушку