Психософический трактат. Андрей Курпатов
замечаем, что знаки уже давно подменили у нас всякую реальность, и мы оперируем ими так, словно бы они и есть – некая подлинная реальность, что и есть, на самом-то деле, чистейшей воды «метафизика».
Иными словами, «метафизика» не в том, что есть нечто, о чем нельзя сказать, или же нечто, что никак нельзя знать (в понятиях, образах, ощущениях), а в том только, что мы настойчиво отказываемся признать: искомая «физика» погребена под нашими знаками (понятиями, образами, ощущениями). Тогда как игра последних, игра, в которой нам отведена незавидная роль мячика, и есть та подлинная «метафизика», которую все так отчаянно боятся и которой все так мазохистически наслаждаются. Поэтому когда я говорю, что «меня нет», то я отнюдь не «идеалист», для которого то, чего нет, – это именно то, что есть. И, с другой стороны, это позволяет мне избежать досадной и глупейшей позиции «материалиста», который так же далек от реальности, как физик-теоретик от мира непосредственно падающего яблока.
Потому, возможно, главная цель настоящей работы – увидеть то, в каком удручающем положении мы находимся, и как, при всем при этом, удивительно близка к нам истина. Единственное, что хоть до истины всего-то – рукой подать, да вот только путь этот, столь нелегкий и столь тернистый, каждый должен пройти сам. Слуга, разумеется, станет господином, но ведь и господин станет слугой. Пока мы играем – игра продолжается, пока мы мним себя – мы мнимся. Тот же, кто хочет быть, – тот должен стать прежде тем, кто он есть, осознав при этом, впрочем, что его-то, собственно, и нет. В этом простом на первый взгляд тезисе и заключается, наверное, квинтэссенция настоящей работы.
Забавно, должно быть, выглядит эта попытка отменить мышление из мышления. Но если я – только и мыслю, то какой еще путь мне открыт? Я, может быть и наивно, но все-таки полагаю: если быть последовательным и дойти до конца, несмотря на все «ужасы», которые искушают идущего возможностью бегства, то когда действительный конец все-таки будет достигнут, то глупость (которая всегда, необходимо признать, иллюзорна) должна оскандалиться и исчезнуть. Впрочем, может быть, я перечитал в детстве слишком много сказок? А может быть, хорошо, что именно в детстве? Однако, пишущий о том, как несостоятельны знаки, понимание и мышление, вероятно, и сам выглядит глупо, но это отнюдь меня не пугает. Конечно, мое положение затруднено тем, что я могу быть понят. Ну что ж, если кто-то скажет теперь, что он ничего не понял в моей работе, мне стоит лишь улыбнуться, по крайней мере, я оставляю за собой право сказать, что я не понимаю его «рецензии».
Признаться, своим текстом я не слишком доволен, впрочем, не думаю, что я сам или кто-либо иной мог бы сделать его значительно лучше. Однако, мою досаду вызывает не столько сам текст, сколько то, что это только текст. В чудеса я не верю (хотя и так называемые «законы» вызывают у меня скорее сарказм, нежели вполне теперь тривиальное среди думающих людей сомнение), но и труд, мой собственный труд над моей собственной жизнью, пока не вполне себя оправдывает. Впрочем, мне кажется, что я все-таки несколько двигаюсь, но мне бы не хотелось делать это в одиночку (тем более что это вряд ли вообще возможно). Таким образом, текст этот служит, скорее, своего рода паролем, может быть, условным знаком, неким маяком, если хотите, который светит тем, кому мытарствовать в безумии такого мира уже в достаточной степени поднадоело. Таковы мои планы, вполне, надо признать, наполеоновские, но что поделать? – другие, скорее всего, откровенно бесперспективны, по крайней мере, мне так кажется.
Текст этот, конечно, не слишком удобен для восприятия, но я посчитал возможным пожертвовать умилительностью восприятия, которая могла бы пойти в ущерб точности формулировок и поступательности в изложении материала. В сущности, основная и самая утомительная часть трактата – это лишь определение используемых в нем понятий, а также правил, по которым они используются (в свете изложенного в трактате это принципиально важно). Сама же идея, к которой привела меня логика трактата, достаточно проста, и уложилась бы, наверное, в пару страниц. Однако, в таком виде она вряд ли была бы правильно понята.
Вероятнее всего, трактат следует читать так, словно бы читатель пишет его вместе со мной, причем в режиме настоящего времени, в противном случае возникающие с первых же строк сомнения неизбежно расстроят все мои планы. Каждая из фраз этого текста, рассматриваемая отдельно, абсолютно бессмысленна (впрочем, равно и обратное: каждая фраза этого текста содержит в себе весь текст целиком), и в этом я отдаю себе отчет, поэтому надеюсь, что настоящий текст будет рассматриваться моим читателем не отдельными предложениями, но целиком, с принятием начальных утверждений (не все равно ли, с чего начать, если задача – все это уничтожить?), к точке кульминации, а далее уже к тому новому, ради чего, собственно, трактат и писался.
В какой-то момент работы над этим текстом мне стало абсолютно очевидно, что мы не живем, а играем в жизнь (мысль столь же древняя, сколь и неосмысленная нами должным образом). Причем, я не против игры самой по себе, но только не в том случае, когда она подменяет собою жизнь, и, разумеется, не в том, когда она начинает играть со мной. Фактически же, дело обстоит именно таким образом. Вот почему моей задачей было показать, где игра замещает жизнь и как она