Репетитор. Наталья Александровна Веселова
кожи лапсердаке – ведь после такого он не сгодится никому даже в морге! Наверное, ей пришло в голову сделать мне именно этот подарок, когда она увидела мою новую стрижку «а ля воронье гнездо» на одно ухо. Я и минуты не собиралась стричься «под Марьяну», но мастерица в парикмахерской меня особенно и не спрашивала: карнала и карнала – я только с ужасом слушала щелканье ножниц возле ушей – и вот, пожалуйста.
«Ой, Сима, да мы ж как сестры с вами, правда-правда! Теперь, когда вы с этой прической, нас и матери родные в десяти метрах бы спутали! – этого не проверишь: матерей нет у нас обеих. – А вот прикиньте-ка этот плащик… Мне он как-то… Ой, как вам идет! Ну, надо же! Все! Себе берите! Ой, ну какие там благодарности – все равно бы Бульке бросила! А вам – ну просто как на вас шили!». Более гордый человек от подарка в таком «сопровождении» деликатно отказался бы – но глупо слишком уж гордиться, зная, что для того, чтобы купить такой плащ, мне нужно работать на нее же, Марьяну, примерно полгода, и при этом ни самой не есть, ни ребенка не кормить. Словом, сказала «спасибо», надела да и пошла – подумаешь!
И потом, с последнего урока, шла и радовалась: я ведь не просто так шла, а к святому Франциску Ассизскому. Картина начата была уже давно, но работать ее приходилось урывками, отчаянно биясь в попытках добыть на себя и семью – репетиторством треклятым – за деньги – и дизайнерством, то есть вечным пере-переоформлением одной и той же ненормально огромной витрины – за помещение под мастерскую в полуподвале магазина…
Квартира, где я живу, для творчества категорически непригодна: в одной из двух комнат (в меньшей, о чем постоянно напоминает как о великой жертве) царит папа – отставной полковник, в другой – мой шестилетний сынок Васечка. Комната считается нашей общей – но попробуй, займись чем-нибудь серьезным в присутствии ребенка-дошколенка, кроме его воспитания – а вот этого я как раз делать и не умею. Мне остается лишь убиваться вечерами на кухне, выслушивая добрые пожелания пришедшего пообщаться на ночь отца, сдерживаясь, чтоб не запустить в него, по меньшей мере, стаканом, – а потом мышью проскользнуть в «свою» комнату и беззвучно улечься в углу за шкафом – и то Васька непременно успеет полупроснуться и заворочаться…
* * *
А вот второй раз – меня толкнули в спину. В ту минуту, когда я вместе с прочими многочисленными нетерпеливыми гражданами, повернув голову вправо, напряженно следила за интересным событием: торжественным явлением из тоннеля сияющего голубого поезда. И я забалансировала на краю платформы, в долю секунды непостижимым образом поняв, что погибну – вот сейчас, и смерть будет ужасной, как и вид трупа. Я даже сообразила, что хоронить меня придется в закрытом гробу, а еще – успела испытать материнское облегчение оттого, что за сына можно, вроде бы, и не беспокоиться: отцу хотя и за шестьдесят, но он не-пьет-не-курит, несгибаем, как товарищ Сталин, – подымет; в детдом не сдаст – ответственный… Удивительно, сколько