Потоп. Генрик Сенкевич
подхватили остальные. – За здоровье хозяина!
– Ваше здоровье!
– Дай Бог в этом доме нам во всем удачи!
Кмициц невольно повел глазами по столовому покою и на почерневшей от старости лиственничной стене увидел ряд суровых глаз, устремленных на него. Это глаза Биллевичей глядели с портретов, висевших низко, в двух локтях от земли, потому что потолки в доме были низкие. Над портретами ровным рядом висели черепа зубров, оленей, лосей, увенчанные рогами; некоторые из них, видно, очень старые, уже почернели, другие сверкали белизной. Все четыре стены были украшены ими.
– Охота тут, верно, хороша, вижу, зверя много! – заметил Кмициц.
– Завтра и отправимся, а нет, так послезавтра. Надо и со здешними местами познакомиться, – подхватил Кокосинский. – Счастливец ты, Ендрусь, есть тебе где голову приклонить!
– Не то что мы! – вздохнул Раницкий.
– Выпьем в утешение! – сказал Рекуц.
– Нет, не в утешение! – возразил Кульвец-Гиппоцентаврус, – а еще раз за здоровье Ендруся, нашего дорогого ротмистра! Это ведь он, ясновельможные, приютил в своем Любиче нас, бедных изгнанников, без крова над головой.
– Правильно говорит! – раздалось несколько голосов. – Не такой дурак Кульвец, как кажется.
– Тяжела наша доля! – пищал Рекуц. – Одна надежда, что ты нас, бедных сирот, за ворота не выгонишь.
– Полноте! – говорил Кмициц. – Что мое, то ваше!
При этих словах все повставали с мест и кинулись его обнимать. Слезы текли по суровым и пьяным лицам растроганных товарищей Кмицица.
– На тебя только надежда, Ендрусь! – кричал Кокосинский. – Дай хоть на гороховой соломе поспать, не гони!
– Полноте! – повторял Кмициц.
– Не гони! И без того нас выгнали, нас, родовитых шляхтичей! – жалобно кричал Углик.
– Сто чертей! Кто вас гонит? Ешьте, пейте, спите, какого пса вам еще надо?
– Ты, Ендрусь, не говори так, – ныл Раницкий, на лице которого выступили пятна, как на шкуре у рыси, – не говори так, Ендрусь, пропали мы ни за денежку…
Тут он оборвал речь, приставил палец ко лбу, словно напрягая мысль, и, оглядев бараньими глазами присутствующих, сказал вдруг:
– Разве только фортуна переменится!
И все закричали хором:
– А почему бы ей не перемениться!
– Мы еще за обиды заплатим!
– Добудем богатство!
– И почести!
– Бог благословляет невинных. За наше благополучие, ясновельможные!
– За ваше здоровье! – закричал Кмициц.
– Святые слова, Ендрусь! – произнес Кокосинский, подставляя ему свои пухлые щеки. – За наше счастье!
Чаши пошли вкруговую, вино в голову ударило. Все говорили разом, и никто никого не слушал; один только Рекуц свесил голову на грудь и дремал. Через минуту Кокосинский запел: «Лен я мялкою мяла!» Услышав песню, Углик достал из-за пазухи чакан и давай вторить, а Раницкий, великий фехтовальщик, голой рукой фехтовал с невидимым противником, повторяя вполголоса:
– Ты так, я так! Ты колешь, я мах! раз, два, три! шах!
Великан