Столыпин. Аркадий Савеличев
пристально глянул в ее сокрытые глаза:
– Откуда это вам известно, Оля?
– Птички весточки принесли, – сбросила она с ладони очередную щепоть белых, как уже летавшие снежинки, крошек.
Шустрые воробушки, шебутные синички и голуби – как важные светские дамы. Кто из них? Раз так, он предпочел бы синичек. Воришки-воробьи ненадежны, светские дамы слишком лукавы – даже крохи насущные друг у дружки перехватывают.
– Как-нибудь я доскажу братнее пожелание… сегодня не буду, не волнуйтесь зря…
– Зря ли, Петр?
Он поцеловал ее руку, вскинутым взглядом спрашивая позволения у брата. Михаил и с временного портрета смотрел вечным, утвердительным взором.
– Значит, не зря, Оля.
Стоял уже сырой петербургский октябрь, промелькивали снежинки над могилой; Ольга не отнимала платка от носа. Петр поднял меховой воротник ее осеннего, теплого манто и слегка приклонил в соболий мех голову, но как-то нескладно, словно носом за грехи ткнул.
– Рука ваша, Петр, тяжелая, – высунула Ольга посиневший носик.
– Ничего, привыкайте, Оля.
Внимательный, строгий взгляд в ответ. Не много ли берет на себя?
Она перевела разговор на то, что он и сам знал, – из слов матери. С некоторой опаской сказала:
– Пора мне в Одессу, Петр.
В Одессу, значит, домой, в уединение, где никто не знает соломенную невесту…
Теперь он с особым вниманием посмотрел на нее:
– Я тоже думаю: пора. Отдохните.
Можно бы обидеться: ее вроде как сгоняли с петербургского кладбища, да и вообще – из памяти вон…
– Я тоже вскоре приеду к его превосходительству Нейдгардту. Надеюсь, у нас будет время уже не у могилы поговорить?
Напрашиваться в гости без приглашения – не самое лучшее дело. Он спохватился:
– Но ведь не сегодня и не завтра вы поедете? Вы нездоровы, вам следует подлечиться…
– Нет, Петр. Надо ехать. Нельзя же так, сразу…
Все иносказания становились слишком ясны. И мать как почувствовала – уже не очень-то легким, но настойчивым шагом вынырнула из-за могильных, вздыбившихся плит.
– В карету, в карету, милая, – обняла Ольгу за плечи. – Поедемте прямо к нам, чайку попьем?
Ольга упрямо высунула носик из мехов:
– Нет, мама́. Не надо усложнять…
Уже сорок дней прошло после гибели Михаила, убитого 7 сентября, октябрь кончается, сороковины минули, а она все так: мама́, мама́! Но кто теперь для нее Наталья Михайловна?
Вслух об этом не говорили. Только мать с истинной прозорливостью посматривала на младшенького, а Александр, для которого Петр, собственно, был погодок, с некоторой долей зависти хмыкал:
– Иванушкам всегда везет!
Известно, в любой русской сказке младшенький брат – Иванушка, может быть, и дурачок, но впоследствии непременный счастливец.
Ну, сказка так сказка. Петр не оставался в долгу:
– Зато средний братец в конечном-то счете – сам в дураках остается. На чужой каравай рот не