Крестоносцы. Генрик Сенкевич
монах, ну а все-таки немец, хелминский, из Ленца, он прославился грабежом и разбоем.
– Что же с ним случилось?
– Сидит на цепи у Юранда. Но в подземелье у этого немца тоже сидят два мазурских шляхтича, которых он хочет отдать в обмен за себя.
Снова воцарилось молчание.
– Господи Иисусе, – сказал наконец Збышко, – так и Лихтенштейн будет жив, и этот немец из Ленца, а нам придется погибать неотомщенными. Мне отрубят голову, вы, верно, и зиму не протянете.
– Какое там! И до зимы не дотяну. Если бы хоть тебя как-нибудь спасти…
– Вы кого-нибудь здесь видали?
– Я как узнал, что Лихтенштейн уехал, пошел к краковскому каштеляну, думал, он облегчит твою участь.
– Так Лихтенштейн уехал?
– Сразу же после смерти королевы, в Мальборк. Пошел я к каштеляну, а он мне говорит: «Не для того рубят голову вашему племяннику, чтоб угодить Лихтенштейну, а для того, что к казни его приговорили, и тут ли Лихтенштейн, нет ли его – это все едино. Умри крестоносец, и то ничего не переменится, потому, говорит, закон свят, это вам не кафтан, его наизнанку не выворотишь. Только король, говорит, может вашего племянника помиловать, а больше никто».
– А где же король?
– После похорон уехал на Русь.
– Ну, значит, ничего не поделаешь.
– Ничего. Каштелян сказал еще мне: «Жаль его, да и княгиня Анна просит, но не могу, никак не могу».
– А княгиня Анна еще здесь?
– Спасибо ей! Хорошая женщина. Она еще здесь, потому что Дануся заболела, а княгиня любит ее, как родную дочь.
– Ах ты Боже мой! Так и Дануся захворала. Что же с нею такое?
– Да разве я знаю?.. Княгиня говорит, будто сглазили.
– Это, верно, Лихтенштейн! Не кто иной, как Лихтенштейн.
– Может, и он. Да ведь что с ним поделаешь? Ничего.
– Так это потому меня все забыли, что она была больна…
Збышко стал широким шагом расхаживать по темнице, затем схватил и поцеловал руку Мацька и сказал:
– Да вознаградит вас Бог за все, что вы сделали, – ведь это вы из-за меня умрете, но уж раз вы до самой Пруссии добрались, так, пока еще совсем не свалились, сослужите мне еще одну службу. Сходите к каштеляну и попросите его, чтоб на рыцарское слово отпустил меня, ну хоть на двенадцать недель. Я вернусь, и тогда пусть уж рубят мне голову, а так ведь нельзя погибать нам, не отомстивши. Знаете… я поеду в Мальборк и тотчас пошлю вызов Лихтенштейну. Иначе никак нельзя. Либо он умрет, либо я!
Мацько потер лоб:
– Сходить-то я схожу, да только позволит ли каштелян?
– Я дам рыцарское слово. На двенадцать недель, больше мне не надо.
– Что там говорить: на двенадцать недель! А если тебя ранят и ты не вернешься, что тогда подумают?..
– Хоть на четвереньках приползу. Не бойтесь! А тем временем, может, король вернется из Руси; тогда можно будет упасть к его ногам и просить о помиловании.
– Это верно, – сказал Мацько.
Однако, помолчав, он прибавил:
– Мне ведь каштелян вот что еще сказал: «Мы о вашем племяннике