Враг мой: Сокол для Феникса. Александра Сергеевна Ермакова
любимый, да глаз не сводил с кровного отца. Вели перекрёстную битву упрямыми взглядами, покуда Богдан продолжал наказание чинить. Нерус бил, не смягчая ударов, но с каждый очередным делился своей силой. Тверд чувствовал это всем телом – от затылка до самых пяток: приёмный отец передавал свою живу – укрывая, словно в кокон, теплом.
И когда счёт миновал две дюжины, остановился:
– Хватит! – недобро зыркнул на князя. – В своём бессилии ты забьёшь сына или сделаешь его калечным! В случившемся я виноват, меня наказывай!
– Хорошо, – ровно качнул головой Радомир, так и не получив долгожданного облегчения. Боль обиды рвала душу на части. – Коль он выдержал две дюжины, значит ты и подавно переживёшь. – Метнул повелительный взгляд на старшего дружинного Микулу и кивнул: – Поставь их рядом, чтобы каждый помнил о своём месте.
Вот так и стояли они под палящим солнцем: с непокрытыми головами, обнажённые до пояса… Наставник и младший княжич.
Нерус давал урок взаимовыручки, хотя оба знали, что Тверд способен был выдержать до пятидесяти ударов палкой, а Богдан и того больше.
Радомир не дождался окончания наказания. В сердцах плюнул и ушёл с площади, но ещё несколько часов смотрел из окна своей палаты на близких людей. Кто всецело принадлежал ему и при этом осмелился отодвинуть своего князя на задний план. Внимательно, вдумчиво, сжимая кулаки и скрипя зубами, пока не озарила его страшная истина.
Он злобу лютую выместил на тех, кого любил и уважал как никого. Свою вину смахнул на них, а они и слова ему супротив не сказали!
Он виновник случившегося!
Сам отказался от сына. Вручил его своему другу, да главному телохранителю. И он не отвернулся от княжьего отпрыска, хотя мог! Всё это время заботился о сыне князя, как ежели б был его собственным!
А он, Радомир, князь Минской, поздно обратил взор на взросление Твердомира… И до сих пор требовал того, что ни одной палкой не привить: любви и уважения!
– Мой сын! Моя кровь, – шептал в макушку младшего княжича князь, снимая со столба, пока Микула занимался Нерусом. Хотел было отнести Тверда к лекарю, но княжич высвободился из медвежьих объятий отца. Передёрнул гордо плечами и пошёл сам, не сгибаясь под болью: не позволяя слабости завладеть его разумом.
– Что ты с ним сделал? – князь бросил недоуменный взгляд на телохранителя, тоже не принявшего помощи старшего дружинного.
– Ращу из него достойного княжича, а не бабу, – Богдан хмуро облачился в рубаху, да принялся занемевшие кисти растирать: – Можешь гордиться сыном, князь. Тверд – дикий, гордый, упрямый. Но тебя ещё подпускает. Коли не желаешь и того потерять, купи ему самого резвого коня – пусть учится любить!
Коня Тверд назвал Лютый.
Не конь – а воин. Краковая масть, близкая к вишнево-вороной. Голова, мощная шея, длинные ноги и крупные копыта – точно в смолу окунули, а грудь и круп – аж лоснились багрянцем.
Стройный, жилистый стан, взгляд самого Чернобога. Да и нравом ему под стать…
***
– Заставишь