Господин Друг. Леонид Зорин
Роза исправно учила голландский. Не самый популярный язык – впору рассчитывать на востребованность – но он ей практически не пригодился. Время от времени переводит, но делает это без всякой радости. Авенир Ильич встречал переводчиков – фанатиков своего призвания, истинно одержимых трудяг. Роза совсем на них не походит. Вроде бы все могло состояться – есть вкус, есть ощущение стиля, но вот слова ей не подчинялись, они не желали стать по местам.
– Ты можешь найти другое занятие, – сказал он однажды.
Она усмехнулась:
– Какое? Идти в Софьи Андреевны и перебеливать твои опусы?
Он был обижен и огорчен. Холодно возразил:
– Зачем же? У нас на дворе – конец столетия. Можно перестучать на машинке.
И больше не поднимал этой темы.
Визита Ромина он опасался. Его манера, ее обидчивость – жди беды. Но, кажется, пронесло.
Их малопонятное приятельство сложилось на самом рубеже семидесятых-восьмидесятых – странное выморочное время. Казалось, оно уткнулось в вату и исчерпало свою энергию. Вязкая неподвижная жизнь втягивала в свой медлительный ритм. Катится старый почтовый поезд, подолгу застревая на станциях, катится незнамо куда. И те, кто заполнил его вагоны, тоже не знают, куда они едут, тихо покачиваются на стыках и дремлют под перепляс колес. Не все ли равно, куда доставят? Окрестный пейзаж точно выцвел и вымер. Нервные взрывчатые люди унявшегося десятилетия с их холерическим темпераментом мало-помалу вышли из моды. Все прочие словно внезапно прозрели и поняли скоротечность сроков. Родился спрос на преуспеяние, которому ничуть не мешала укоренившаяся презрительность к тем, кто сумел его достичь. Стагнация, возможно, пованивает, зато, как всякая анестезия, и усыпляет, и примиряет. Стоит тебе привыкнуть к запаху – и видишь, что это и есть стабильность, которой так взыскует душа. Чем меньше надежд, тем устойчивей быт. За ваше лояльное поведение вас поощрят – вам будет позволено отколупнуть свою изюминку с праздничного кулича. Опальные люди внезапно утратили свой патетический ореол, их независимая манера стала вызовом, стала дурным тоном, не привлекала, а раздражала. Похоже, что вы, любезный друг, не прочь нам показать нашу малость. Что ж, утешайтесь своей особостью. Мы устали – от нее и от вас.
Белая полоса удачи! Авенир Ильич не однажды слышал, что в жизни каждого литератора бывают подобные повороты – фортуна вдруг постучится в дверь, – но с недоверием относился к таким утешительным историям. И вот преприятнейшее событие случилось не с кем-нибудь, с ним самим! Повесть его не только издали, еще и благосклонно отметили едва ли не в самом влиятельном органе. Роза Владимировна с удовольствием коллекционировала поздравления, сам же он следил за собой, старался не уронить себя радостью.
Что Ромин ему не позвонил, было естественно, Ромин в газеты заглядывал лишь по большим праздникам, книжку, подаренную ему, он в свое время перелистал и ограничился усмешкой: «На двести страниц ближе к бессмертию» – тогда Авенир Ильич сделал усилие, чтоб не обидеться, и теперь ему хотелось, чтоб Константин услышал о похвальной статье. Сказать или мудрей промолчать?