Весна придёт!... Марина Андриевская
не могла не учить внука хоть немного, но всё же навыкам письма, чтения и счёта, держать карандаш – на это ушло очень много времени, – а потом даже и рисовать палочки. Но как ни билась, Егорка «писал» двумя руками: левая помогала правой, чтобы карандаш не заваливался и не падал. Но всё же у него это выходило лучше, чем говорить. Счёт выучил только до двух, показывал на себе и бабушке: два глаза, один нос, рот, два уха, две руки и т. д. Когда дошло до букв, заупрямился и стал капризничать, поэтому только одну и выучил – «о»; ему нравилось открывать рот и вытягивать губы, так, что получалось больше «у». Он часто выводил пальчиком по столу, по спинке дивана или прямо в воздухе над головой неровные дуги и гудел: «о-у!». Наверное, это походило на гул самолётов, что он так любил, поэтому так их тоже и называл, и сердился, мотал головой и кричал, если пытались переучить.
Себя называл «и-о-о» – «Его-ор», согласные произносить ему было трудно. Но баба Нина всё равно очень гордилась достижениями внука. Она часто писала письма дочери, а в конце Егор рисовал не без её помощи дугу – букву, похожую то ли на «е», то ли на «о», которую она поправляла потом втайне от него, и тогда только заклеивала конверт. Получала редкие письма и от дочки и раз в месяц на почте денежный перевод – алименты от бывшего зятя.
Иногда Нина Григорьевна устраивала себе «выходной», как она говорила. Доставала старый альбом с фотографиями, усаживалась за обеденный стол, предварительно вытерев его тряпкой, стелила газету на всякий случай, чтобы крошки или что другое не попало, раскрывала альбом и начинала всё же «вспоминать»… Сначала молча, про себя, а потом, всё более увлекаясь, вслух: разговаривала с «персонажами», как с живыми, перемежая разговор восклицаниями, качанием головой и вытиранием потевших от переживаемых эмоций очков. Совсем старые выцветшие изображения разглядывала без стёкол, поднося их к близоруким глазам. Воспоминания были о детстве, родительском доме, большой и совсем не бедной семье, друзьях и родных, сгинувших в лихие годы перемен… Были фотографии и рассказы о новом времени – о том, как уехала в большой город работать, чтобы деньги родным посылать после разорения их новой властью, как училась, занималась по ночам, и что сил на всё хватало, и какая у них была дружная компания, как стала потом руководителем, и дали ей участок земли, где и построила она этот маленький дом…
Замуж Нина вышла поздно – всё некогда было, и несчастливо, что и передалось, как бывает, «по наследству» её дочери. О муже никогда не говорила, только изредка смотрела на маленькое почерневшее фото: супруга Нины Григорьевны репрессировали ещё до войны, так что толком они вместе и не жили, а после войны он пропал. Собственно расписаться они не успели, потому что его взяли прямо перед выходом из дома, оставив беременную невесту на пороге одну. Дочку, которая родилась потом и отца не знала, Нина записала на свою фамилию, а когда та подросла, сказала ей, что он пропал без вести, и лучше об этом забыть. Позже стало известно, что существовал «муж» в лагере неплохо