Кнут. Леонид Зорин
Подколзин. – Без вашей толстой слоновой кожи. Искренний, непосредственный, честный. Что чувствую, то я и говорю.
– Сначала я тебя расколол.
– Да. Я не могу запираться. Я естествен.
– Ты нетрезв, – сказал Дьяков.
– Сам и споил меня, – крикнул Подколзин. – И вообще, не тебе упрекать.
– Нетрезв и по-девичьи непоследователен, – неумолимо продолжил Дьяков. – Не одобряешь нас, а заискиваешь. Да, гуманоиды негуманны. Так что ж ты томишься, сучишь ногами и жаришься на своей сковородке? Можно вести себя так нелепо?
– А Пушкину можно? – спросил Подколзин. – Вспомни стихи «Желание славы».
– Пушкину – можно, – сказал Яков Дьяков. – Он медный всадник на бронзовом Пегасе. Можно и бедному Сократу, помянутому тобою всуе. А ты обойдись без амбивалентности. Безумствуй, но не сходи с ума. Помни, что имя твое – Подколзин. Тогда я готов прийти на помощь.
– Готов ты… – гость печально вздохнул. – Никто не придет, и ты не придешь. Если готов, то разве на то, чтоб уничтожить и сделать посмешищем. Да, разумеется, я смешон. Все хочется найти путь к спасению или хотя бы человека, к которому можно прислониться. Глупо, невыразимо глупо. Только в метро с тобой разговаривают без экивоков. Во всех переходах начертано, что «выхода нет», а в вагонах, на дверцах: «Не прислоняться». Грубо, но честно. Не пудрят мозги.
Подколзин сделал поползновение схватить подушку с тахты хозяина, но Дьяков остановил его взглядом.
– Ты лучше выпей, – сказал он участливо.
Подколзин прерывисто застонал.
– О чем это ты? – спросил его Дьяков.
– Вспомнилось старое кино, – чуть слышно проговорил Подколзин. – Конь отощал, не может подняться, а хозяин его – кнутом! По бокам. Вставай и шагай на живодерню.
– Везде у тебя – животный мир, – задумчиво констатировал Дьяков. – Какая-то странная упертость. Щенок приблудился, конь отощал. Басня, переходящая в драму. Впрочем, про лошадь – совсем не худо…
Дьяков прервал себя. Молча выпил. В опасных зеленых глазах запрыгали хмельные бесовские огоньки.
– Кнутом, говоришь? По бокам, говоришь? Неплохо, неплохо. Взбодрись, Егорий. Я дам тебе то, чего ты просишь. Славу и общее помешательство. Тася будет кусать себе локти. Но только предайся мне безусловно.
– Вот ты и открыл себя, дьявол, – не то страдая, не то торжествуя, воскликнул Подколзин. – Чего ж ты потребуешь? Душу мою?
– Зачем она мне? Что мне с ней делать? – спросил Яков Дьяков. – Нет, я потребую подчинения. Совсем немного за воплощенье твоей геростратовой вельской мечты. Ты обязуешься не прекословить. Не возражать. Не качать права. Мой первый приказ – не высовывать носу. Пока не позволю – нигде не показываться. Уходишь в глубокое подполье.
– Но я должен снести в «Московский дорожник» заказанную ими статью.
– Так не снесешь. Статья не яйцо.
– Но мне, между прочим, надо жить, – дрожащим фальцетом пропел Подколзин.
– Не спорю, надо. Я дам тебе денег.
– Не