Оливия Киттеридж. Элизабет Страут
ответил Генри Киттеридж, передавая ему корзинку с булочками. – И пожалуйста. Зовите меня просто Генри. Это одно из моих любимых имен, – добавил он, и Дениз тихонько рассмеялась; он ей нравился, он ясно это видел.
Кристофер сгорбился еще сильнее и словно бы просел на стуле.
Родители Генри Тибодо жили на ферме далеко от залива, так что два Генри обсудили зерновые, и вьющуюся фасоль, и кукурузу, которая этим летом из-за дождей выдалась не такой сладкой, как обычно, и как сделать, чтобы спаржа хорошо росла на грядке.
– Да господи ж боже, – сказала Оливия, когда Генри Киттеридж, передавая гостю кетчуп, уронил бутылку и кетчуп густеющей кровью растекся по дубовому столу. Он потянулся поднять бутылку, она выскользнула, кетчуп оказался на кончиках его пальцев, потом на белой рубашке.
– Оставь, – скомандовала Оливия, вставая из-за стола. – Оставь ее в покое, Генри, ради бога.
Генри Тибодо – возможно, оттого что услышал собственное имя, произнесенное так резко, – вздрогнул и выпрямился.
– Боже, ну и свинство я тут развел, – сказал Генри Киттеридж.
На десерт каждый получил шарик ванильного мороженого в синей вазочке.
– Ой, ванильное! Самое мое любимое, – сказала Дениз.
– Надо же, – сказала Оливия.
– И мое тоже, – сказал Генри Киттеридж.
Пришла осень, и утра стали темнее, и в аптеку проникал один-единственный лучик солнца, а потом солнце пряталось за домом и приходилось включать верхний свет. Генри стоял в глубине зала, наполняя пластмассовые пузырьки и отвечая на телефонные звонки, а Дениз оставалась у кассы. Когда приближалось время перекусить, она разворачивала сэндвич, принесенный из дома, и съедала его в дальней комнате, где у них был склад, а Генри ел после нее; а иногда, если не было покупателей, они вместе устраивали себе перерыв со стаканчиком кофе из магазина за стеной. Дениз была прирожденной тихоней, однако у нее случались приступы внезапной разговорчивости.
– У моей мамы уже много лет рассеянный склероз, так что мы рано научились помогать по хозяйству. А братья мои, все трое, совершенно разные – правда, странно?
Старший брат, сказала Дениз, поправляя на полке флакон шампуня, был отцовским любимчиком, пока не женился на девушке, которая отцу не понравилась. Зато, сказала она, родители ее Генри – просто чудо. До Генри у нее был бойфренд из протестантов, и его родители были к ней не очень-то добры.
– Так что все равно бы ничего не вышло, – произнесла она, заправляя за ухо прядь волос.
– Генри потрясающий парень, – сказал Генри.
Она кивнула, улыбаясь сквозь очки, словно тринадцатилетняя. И он снова представил ее трейлер и как эти двое кувыркаются там, словно щенята-переростки; он сам не понимал, почему от этих мыслей чувствовал себя таким счастливым, как будто сквозь него текло жидкое золото.
Она была такая же прилежная и ответственная, как миссис Грэнджер, только с легким характером.
– Во втором ряду, прямо под витаминами, –