Зверь из бездны. Евгений Чириков
долго шарила и ворчала. Изба осветилась скучным коптящимся языком маленькой лампы. Человек огляделся: никого, кроме старухи, не видать.
– Мужики дома?
– Никого нет, батюшка, никого… Одних угнали, другие разбежались… Никак одна я на всем хуторе…
– Не врешь? Смотри, старая, говори правду, как попу на духу, а то худо будет.
– А что мне будет? Двум смертям, батюшка, не бывать, а одной не миновать. Мы уж и бояться-то перестали… И Бога-то теперь не боятся уж…
– Хлеб есть?
– Откуда? Ты тесто-то ставил?
– Жрать хочу, как собака… Лучше покорми сама. Не дашь, искать буду, а найду – ответишь мне за обман.
– Эх, вы!.. Как собаки и есть: которая лютее да зубастее, та и вырвет…
Старуха пошла за перегородку и выйдя бросила на стол краюху черствого хлеба:
– Весь тут. Не пахано, не сеяно, а подай! Сама с голоду подыхай, а вам подай… Ешь, Христа ради!
Человек обломил от краюхи половину и, торопливо давясь, стал утолять мучивший его голод.
– А это тебе оставил, старуха… Пополам… По-братски, старуха!
– Добрые вы.
– Какая станция, бабушка, у вас?
Старуха назвала станцию.
– Верно. Она самая… – подумал вслух человек и опять спросил: – Много на станции наших?
– Я уж не знаю, какие ваши, а какие наши… Не знаю я ничего. Не спрашивай!
– А ты за кого: за красных или за белых?
– Ничего не знаю. Не наше дело. Бог с вами…
Старуха боится захожего человека, человек боится старухи.
Тут на печи заплакал ребенок, и старуха пошла к нему и стала утешать, баюкая и приговаривая слезливо и жалобно:
– Ненаглядный ты мой! Сироточка моя разнесчастная!.. Что мы делать-то с тобой будем?..
Старуха причитала, припевала, и ребеночек притих.
– Вот что, старуха, – начал человек шепотом. – Я белый…
– Мне все одно, батюшка. Перед Богом – все люди-человеки.
– Тебе-то все равно, да вот мне-то надо точно знать, в чьих руках ваша станция?
– А кто вас знает. То одни придут, то другие, а нам все вы хороши…
– Скажи правду, кто теперь на станции: белые или красные?
– И знать не хочу… и не спрашивай… И разговаривать я с вами боюсь, – жалобно затянула, точно заплакала, старуха и стала отмахиваться костлявой рукой.
– Так вот что: иди и узнай!
– Как же я могу идти? Чай, видишь, у меня на руках ребеночек хранится? Больной внучонок лежит, а я побегу от него… Да ты что, в уме ли?
– С ребенком останусь я, а ты иди и точно узнай, кто на станции.
Человек сказал это строго и, вынув из кармана револьвер, положил его на стол около лампы:
– Вот видишь? Эту штуку? Если красных с собой приведешь, я сперва ребенка убью, а потом… себя.
Старуха опустила руки и долго безмолвствовала. Потом медленно перекрестилась на образ и прошептала:
– Вразуми, Господи, заблудших…
– Ну ладно. Потом помолишься, а сейчас некогда.
– Ты,