Улыбка Бультерьера. Книга вторая. Михаил Зайцев
заваривать не стал, залил еду в желудке теплой кипяченой водой. Закурил. В голову полезли навязчивые идеи на тему неотложных хозяйственных забот. Остро захотелось плюнуть на все и, отменив собственное предварительное решение, завалиться спать. Упасть на койку в чем есть, прямо в одежде, и захрапеть, не дожидаясь вечера. Однако поддаваться провокациям подсознания – последнее дело. Тем паче, дел по дому и вообще, невпроворот. И никто их за меня не переделает.
Я хлопотал по хозяйству вплоть до восемнадцати часов ноля минут. Ровно в шесть я сдался соблазнительной мыслишке: дескать, шесть часов вечера – это уже вечер и есть, а значит, можно и баиньки. В шесть пятнадцать я забрался под одеяло. Думаете, сразу заснул? Фиг! Только-только закрыл глаза, чу – тарахтит автомобильный мотор. Прислушался – мой «толчок», не иначе, подъезжает. Знать, Мирон из райцентра с работы вернулся. Чего-то рано приехал.
Шум мотора стих рядом с соседскими воротами. Неотчетливо слышу голоса Мирона и жены его Нюрки. Громко разговаривают, ругаются, что ли? Точно, ругаются. Кажется, Мирон выпивши. А, ну и черт с ними! Движок «толчка» шумел, значит, машина в порядке, остальное меня не касается. Пока не касается. Пока Мирон не соизволит побазарить с соседом Семенычем. Вот бы не соизволил, а? Вот было бы славно! Надорванная шумами паутина сонливости крепнет с каждой секундой. Дремота обволакивает меня, тело расслабляется. Ноющая боль в области копчика, которая досаждала весь день, проходит, я засыпаю.
Греческий бог сна Морфей подарил мне хороший сон, приснилось, как Ричи Блэкмор треснул электрогитарой по репе Борису Гребенщикову. Лидер «Аквариума» обиделся и ответил Блэкмору пьяным голосом соседа Мирона: «Я тя, Семеныч, ща в капусту порубаю…» Помню, я еще удивился во сне: почему «Семеныч»? У Блэкмора папу разве Семеном звали?.. От удивления я проснулся и расстроился страшно – оказалось, гитарой Б.Г. по башке никто не бил. Это дверь, оказывается, хлопнула столь смачно. И не во сне, разумеется, а на самом, что ни есть, наяву, черт подери.
Опершись плечом о дверной косяк, на пороге еле стоял на шатких ногах мертвецки пьяный Мирон. На ногах соседушка держался слабо, зато топор в руке удерживал крепко, вцепился в топорище, аж костяшки пальцев побелели.
– Слышь, Семеныч? Я тя убивать, это самое, пришел, – сообщил Мирон деловито. – Ты, падла нездешняя, вчерась весь бизнес мне порушил. Какого хрена ты, стручок, Чингиза ударил? Ась? Пустил ты меня по миру, падла. Ща я тя за это, это самое, рубать буду. В капусту, понял?
Рубаку не смутило и не заинтриговало отсутствие у приговоренного к казни бороды. Отъезжающего утром в райцентр Мирона я не застал, безбородым он меня видел впервые и, надо же, узнал. Еще более поражало, как Мирон, в настолько пьяном состоянии, сумел произнести такую складную членораздельную речь. Как это, это самое, у него получилось, до сих пор ума не приложу.
Мирон поудобнее перехватил топорище, я нехотя вылез из-под теплого одеяла, подтянул повыше резинку трусов, и тут