Трюфельный пес королевы Джованны. Анна Малышева
следу. Уж слишком эффектная цель… Уникальная вещь, о которой никто ничего не знает.
– Но фотография-то настоящая! – возразила Александра.
– Да, но каких лет? Ты обратила внимание, до чего она старая?
– Я решила, что это начало двадцатого века. – Произнеся эти слова, художница тут же поймала красноречивый взгляд приятельницы и спросила: – Ты думаешь иначе?
– «Начало» – понятие растяжимое, – заметила Марина. – Это могут быть и нулевые годы, как ты думаешь, и тридцатые… К чему склоняюсь я лично.
– Почему тридцатые? – удивилась Александра. – Из чего ты исходишь?
– Не из качества снимка, – улыбнулась Марина, – это, опять же, непостоянная величина. Снимали пса или в студии среднего разряда, или дома. Фото недостаточно четкое. Это снимок не для музея и не для альбома или журнала. Вот в этом я ручаюсь!
– Тогда почему…
– Обрати внимание на паспарту. – Марина кончиком ногтя тронула угол ветхого картона. – Этот лиловатый оттенок, очень характерный, и тиснение внизу. Букв нет, к сожалению, а то мы определили бы изготовителя. Но есть узоры. Видишь, можно еле различить тиснение… Дубовые листья в виде гирлянды.
Вглядевшись, Александра и сама рассмотрела то, чего до сих пор не замечала. Внизу листка полукругом тянулось тиснение, затертое, слабо различимое. Это и в самом деле были дубовые листья, как убедилась художница.
– Завидую твоему зрению, – пробормотала она, – хотя и на свое не жалуюсь.
– Это не зрение, а интуиция, – польщенно улыбнулась приятельница. – Я предположила, что дубовые листья там должны быть, как только увидела лиловатый паспарту. И поэтому смогла рассмотреть тиснение.
– Тебе знаком этот вид паспарту?
– Представь, да! Это листок из альбома, которые выпускались на территории Германии с конца двадцатых годов вплоть до второй мировой войны. Так что, когда сделана фотография, судить не берусь, а вот наклеена она была не позже тридцать девятого года.
Александра привыкла к тому, что Марина, помимо знаний о серебре, в котором разбиралась досконально, владела массой случайных и подчас очень редкостных сведений в других областях коллекционирования. И все же художница молчаливо удивлялась.
Марина, явно ожидавшая восторженной реакции и не дождавшаяся ее, была заметно разочарована. Александра опомнилась и поспешила поблагодарить хозяйку за ценную информацию, но момент был упущен, и Марина обиделась. Характер у нее был непростой, «рваный», как про себя выражалась Александра, устававшая от перепадов настроения своей знакомой не меньше, чем от малоприятного тембра ее голоса. Марина была порой сама услужливость и бескорыстие, помогала советом и делом, удачно шутила и умела оценить чужую шутку… И вдруг мрачнела, превращалась в угрюмого мизантропа, которому ничто не мило, обижалась на невинное замечание, даже на молчание, как сейчас.
– Да что там, пустяки, – отрывисто произнесла она. – Это тебе кто угодно мог бы сказать.
– Нет,