Бобо в раю. Откуда берется новая элита. Дэвид Брукс
освободившись от многих не самых приятных условностей, они оказались перед необходимостью самостоятельно добывать себе пропитание в условиях рынка, что зачастую приводило к серьезным потрясениям. Чтобы добиться успеха, писателям и художникам приходилось отныне обращаться к обезличенной аудитории, и многих творческих деятелей раздражала их зависимость от этих развоплощенных патронов из среднего сословия, которые никогда не отдавали должное таланту, будучи просто неспособны его оценить. Все более отмежевываясь от общества, писатели и художники принялись создавать героические образы, дабы подтвердить свою несиюминутную значимость.
Артистическое восстание против торгового сословия весьма точно запечатлел Сесар Гранья в своей книге 1964 года «Богема против буржуа». К 1830-м, отмечает Гранья, болезненное отвращение к буржуазии стало официальной позицией большинства писателей и интеллектуалов. Флобер, будучи отъявленным бунтарем, нередко подписывал свои письма «буржуафоб» и последовательно выступал против «тупых зеленщиков и им подобных». Ненависть к буржуазии он считал «началом всякой добродетели». Стендаль развенчал «филадельфийского ремесленника» Бенджамина Франклина, объявив его ханжой и занудой. Поэт и драматург Альфред де Мюссе обрушился с нападками на самые святые установления салонной публики: «Черт бы побрал семью и общество. Домашний очаг и весь город – к дьяволу. Проклятье на всю нашу родину».
За что же так возненавидели среднее сословие французские литераторы? Если одним словом, то за меркантилизм. Буржуазное представление об успехе ограничивалось доходностью и производительностью. Художники же, напротив, восхищались творчеством, воображением, возвышенным духом. Поэтому интеллектуалы и считали среднее сословие сборищем достойных жалости болванов. Они клеймили буржуа за неумение радоваться, бедное воображение, тоску и приспособленчество. А хуже всего было то, что среди буржуа не было героев. Аристократы прошлого, по крайней мере, стремились к величию. В крестьянах чувствовалось благочестие Божьих детей. А вот в среднем сословии не было даже намека на божественное. Одна проза и посредственность. Ничто в них неспособно было зажечь воображение: ни практичность, ни пунктуальность, ни денежные заботы, ни ежедневная рутина, ни механизмы, ни мещанство. Стендаль описывал буржуа, как «дотошного обывателя, который движется по своим заранее намеченным маршрутикам». От них ему хотелось «одновременно и тошнить, и плакать». Флобер видел в них лишь «усидчивость и корыстолюбие». «Французский буржуа слишком лавочник, слишком заплывший жиром», – позднее добавит к этому образу Золя.
Но больше всего их бесила именно ограниченность буржуазии, которая и привела этот класс к большим успехам. Торгашеская мелочность и деловитость позволяла выстраивать успешные компании и приумножать богатства. Хладнокровная расчетливость помогала всецело отдаваться собственному делу. Страсть ко всему механическому прив�