Окно в доме напротив. Кирилл Берендеев
на кухне.
– В камбузе, – машинально поправил товарища Ивица и замолчал. В самом деле, в подгорицком приюте книги собирались больше на приключенческую тематику, а не только богословские трактаты и наставления старцев. Видно, прежний директор, да и сам господин Крстич старались хоть немного да потакать вкусам отроков, с малолетства оторванных от семьи и принужденных искать утешения в чем-то ином, кроме компании себе подобных. Стивенсон, Сабатини, Буссенар, Верн, Лондон, Миклухо-Маклай и другие авторы представляли новых друзей. Ивица особенно любил героев двух последних – одиночек, ищущих испытания для тела и спокойствия для души. Трудностей и в его жизни хватало с избытком, а за чтением можно представить, как, пусть нелегко, пусть непросто, но можно преодолеть их все, одну за другой. Больше всего имелось книг о море, они же и больше всего приходились по душе: потому, наверное, что у самого Ивицы путешествия на пароходе, до войны, с родителями, оставались самыми приятными воспоминаниями.
Не сказать, что его мечтания исполнились ныне – «Хоуп» походил на другой приют, для тех, кто постарше. Он не знал, что в его ждет в Нантакете, не особо верил в лучшее, как наверное, и все здесь, но предложение капитана оставило холодный отпечаток в душе. Да и Борис воспротивился
– Не буду я тут годы корячиться ни за грош. Из Нантакета махну в Нью-Йорк или Бостон, там, поди, работу получше сыскать можно, чем паруса трясти да канаты плести, – и усмехнулся собственному каламбуру.
Перед склянками Хоуп собрал экипаж. Был бледен, кусал губы. Словно получил еще одно послание, новую газету. Может, и так.
– Война расползается, – зло бросил он в матросов, оглянулся на Стабба. Тот стоял подле, на шканцах, изредка касаясь помятой куртки Хоупа, под которой виделась застиранная рубаха и кое-как повязанный шейный платок. Точно успокаивал этими прикосновениями. Капитана бурлило. – Вся лохань Средиземного моря ей охвачена. Америка пока не в войне, но не так давно крупно вляпалась, может вляпаться повторно. Я не знаю, как отреагируют на наш флаг, – махнул на изодранную полосатую тряпку с кругом звезд в синем крыже, – в Баре мне уже высказали пару ласковых. Я бы мог поднять испанский, это судно когда-то носило королевский штандарт, но сейчас там республика, а за неправильный флаг в любом порту могут вломить. Особенно ныне, – и прервав собственное, какое-то детское недовольство, продолжил: – Мы идем в Оран. Но если и там… поспешим.
Пробурчав последние слова, круто развернулся и бухнул дверью каюты. До самого порта его почти никто не видел. Да и не до него было – на следующий вечер Ивица утащил две газеты по настоятельному требованию Горана, который должен был сам своими глазами все увидеть и во всем разобраться.
«Бутафория», – буркнул поначалу Горан, заполучив номера, английский давался ему с трудом. Проще всего Борису, но тот, как всегда, когда просили, заломался. Пришлось напомнить,