Книга Илстар Апейрон. Илья Старцев
одной лишь воли, а ты был бы неспособен даже вообразить их возможности, не способен на такое даже самое простейшее, как, например, телепатия, не говоря уже о материализациях или телекинезе. Ты бы яснослышал их мысли, но не мог бы дать себя яснослышать. Ты бы чувствовал себя неспособным ни на что и, от слабости и неспособности что-либо сделать в этом мире, уединялся бы в горечи своего самосознания. Из-за того, что тебя бы даже не клеймили больным и не провозглашали отсталым, так как они этого не делали по благодушию своему, тебе бы делали ещё хуже, а жалостью к тебе усугубляли бы твою жизнь. Чужая жалость, которая бы разжигала и отравляла твою душу и из-за которой бы хотелось уплыть, уплывать от людей как можно дальше, на самом деле, уплывать от себя… Что же ещё бы тебе оставалось делать, как только умереть, покарать себя за себя, в самозабвении навсегда сгинуть с лица этого прекрасного мира, чтобы улучшить его хотя бы этим?
Не скрою, мне часто приходилось так думать, но старался останавливаться на середине, как бы на светлой полосе, чтобы не пасть в бездну отчаяния. И после некоторого времени, как будто придавалось мне уверенности и смягчались душевные невзгоды. Тогда почувствовал, что всё же было что-то во мне, чего раньше не было, о чём раньше не знал и даже не догадывался. Даже сейчас это полностью не осознанно мной, и задаюсь вопросом: готов ли для этого? Готов ли сам стать чем-то большим для людей, чем был для себя? «Вырывайся», – просил, умолял себя, – «давай же». Свобода начинается с веры в себя.
Показалась нить внутри и схватился за неё что есть мочи. Среди всех моих волнений, это волнение выделялось и чувстовал, как нить колеблется, трепыхает даже в моих руках. Нить, которая уходила из неба в воду. Мне так не хотелось туда устремлять взгляд. Боялся неба. Даже не хотел оставаться здесь. Какое-то волнение в обществе, что-то происходит и это что-то не так. Подплываю к исполину – доброму человеку – и пробую взять его за палец, как за ладонь. Беру; он не сопротивляется и только смотрит на меня такими голубыми, чистыми глазами. Он, наверное, хочет, чтобы отпустил его, но не хочет мне давать понять этого. Всё равно. Уже всё равно. Должен это сделать. Должен действовать. Иначе мёртв, сам мёртв. Веду его по моей нити вниз, ко дну. Беру горсть песка и подношу как можно ближе к нему, затем сжимаю в кулак, и с силой ударяю им по дну и раскрываю ладонь, распуская песок. Песок расплывается маленькими, разрозненными кристалликами в облаке. Он смотрит на меня и делится своими мыслями, говорит во мне:
– Чего вам надобно? Что значит ваш жест?
Трясусь, машу ему головой иррегулярно. Он меня не понял. Машу руками из стороны в сторону. Он меня ещё терпит, но уже чувствую, что не способен довести это до него. Разве только… Прикладываю руки к лицу, как будто в горе. Затем показываю ему снова на песок. Рукой разбалтываю песок и потом зарываюсь ею как можно глубже. Нет, он меня не понял. Проделываю тоже самое со многими людьми. Привожу их сюда и проделываю те же самые жесты. Они всё же почувствовали. В обществе была суматоха, что-то