Постучи в мою дверь. Маша Моран
Через несколько недель Проводы Старого Года. И провожать его Миклош будет уже вдовцом…
Олеся приоткрыла глаза. Она не чувствовала своего тела – только дикую адскую боль. Попыталась пошевелить рукой, и боль усилилась настолько, что из горла вырвался стон. В уголке губ лопнула кожа, и рот наполнился соленой кровью.
– О, оклемалась! – Где-то над головой проскрипел низкий голос.
Перед глазами плыло, но несколько раз моргнув, Олесе удалось разглядеть румяное стариковское лицо. Белая борода и седые всклокоченные волосы торчали во все стороны. Он кого-то напоминал, но кого?
– Вот и славно. А то уж думал, до следующего года тут пролежишь. Ладно, голубушка, давай, вставай. Времечка-то у нас мало!
Он подхватил ее под мышки и, как куклу, стащил с кровати. Олеся вновь застонала от боли. Странный дед куда-то ее потянул, и ей пришлось прикрыть глаза от нахлынувшей тошноты. Она не могла понять, что именно болело. Боль просто была везде. Даже дыхание давалось с трудом.
Дед выволок ее на улицу, прямо в стылый сырой воздух, и водрузил на телегу. Олеся упала на твердые холодные доски. Сухое сено кололо щеки. Она начала замерзать. С трудом подтянула ноги к груди и обхватила их руками. В спину вонзились раскаленные иглы.
– Ты потерпи, потерпи, голубушка. Скоро уж…
С тихим свистом хлыст рассек воздух, и телега двинулась с места. Замелькали голые деревья, поникшие травы. Олеся снова закрыла глаза. Она не могла ни о чем думать. Где оказалась? Как? Все равно. Лишь бы не чувствовать, как телега подскакивает на каждой кочке. Так холодно… Но холод успокаивал боль, заглушал. Наверное, она задремала, потому что очнулась, когда телега уже остановилась, а дед уговаривал ее слезть. По виску потекло что-то липкое и горячее. Захотелось плакать. В глазах щипало. Босые ноги утонули в грязи.
– Вот голубушка, постой-ка здесь.
Олеся не выдержала и упала. Брызги коричневой жижи попали в глаза, но ей уже на все плевать. Зачем он мучает ее? Зачем все ее мучают?
– Ну или посиди, если хочешь.
Дед пожал плечами и подергал белоснежную бороду. Олеся закрыла глаза. Во рту тоже оказалась грязь. Земля вдруг задрожала.
– О! – Бодрый голос старика прорвался сквозь пелену отчаяния. – Едут, голубушка. – Хлопок в ладоши эхом и пульсацией отозвался в голове. – Тогда я пошел. А ты веди себя хорошо.
Кряхтя он наклонился, убрал с глаз Олеси волосы и потрепал по плечу. Как будто действительно был заботливым дедушкой, который впервые отдавал непоседливую внучку в детский сад. Его морщинистое лицо вдруг начало расплываться, и Олеся поняла, что все-таки плачет. Она закрыла глаза, а когда открыла вновь, рядом никого уже не было. Земля тряслась сильнее. Заржала лошадь. Резкий звук разрезал воздух, и кто-то выругался. Как же она устала… Ей нужна тишина. Чтобы можно было заснуть и забыть обо всем.
– Господи! Кто это?
– Кабы я знал, госпожа! Еду, а она валяется тут! Разлеглась!
– Чобан!