Планета Афон. Крестный Ход. Мигель Severo
как раз со Святой Земли, и углубился в сугубую молитву.
Помню, тогда у меня создалось впечатление, что он единственный из всех твёрдо верит, что вскоре мы очутимся во Святой Земле. Даже отец Андрей, духовник нашей группы, и тот был в растерянности, уже высказал все слова ободрения и не находил новых.
Ожидание длилось где-то, наверное, третий час, но обнадёживающей информации всё никак не поступало. Припасённые – по старой советской привычке – сухпайки кое-кому реально пригодились. Трапеза под крылом самолёта вполне могла состояться «после дождичка в четверг», а неделя только начиналась. Вёдро не шибко спешило на наш огонёк, цены же в буфете кусались паче западносибирского гнуса.
После прочтения девяностого псалма Никита вынул из баула пакет с кедровыми орешками, и тут я почему-то прикинул, что он не москвич. Со стороны поглядеть – он не имел в себе ничего примечательного. Не знаю почему, но мне представилось, что он откуда-то с Крайнего Севера или Сибири, где нравы всё ещё примитивно просты и не искажены лицемерием.
Что ни говори, а совмещать вкушение пищи телесной и духовной у меня не получается даже в монастыре. Может быть, поэтому разведчик из меня реально вышел, а вот войти обратно так и не сумел, аще убо не умею делать одновременно взаимоисключающие друг друга вещи. А надо бы уметь…
Трудно подобрать слово, которое смогло бы в точности выразить, что я тогда почувствовал, глядя на него: Никита был как бы один, но не одинок. Складывалось ощущение, что хотя он сосредоточил внимание на хлебе насущном, но пребывал в положении человека, беседующего с Господом за чашкой чая.
Если в чём другом ещё могло возникнуть сомнение, то здесь у меня не проскальзывает даже подобия на усмешку.
Никита составил многозначительное выражение на лице, будто доказывал теорему о несовместимости кислого с пресным. Что тут непонятного, спросит дотошный читатель? Отвечу: для меня тоже когда-то лучшим обществом было одиночество, но в те наивно-счастливые годы мне было ещё невдомёк, что такое пребывать наедине с Богом, какая это всё же благодать!
Вздремнуть у меня не получалось, а бесцельное пребывание в аэропорту всегда вызывает негативные эмоции. Поэтому мне больше ничего не оставалось, как обратиться к Иисусовой молитве. «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго». «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, ради Пречистыя Твоея Матере и всех святых, помилуй мя грешнаго». «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий…»
Вот уже вторая, третья, четвёртая сотня обращений ко Всевышнему покинула мои уста, а за окнами, хоть и менее неистово, но всё ещё бушевала стихия.
Когда же Никита, дочитав последнюю кафизму, захлопнул Псалтирь, непогода как-то враз стихла, небо прояснилось, и фианитовые капли на стёклах аэропорта заслезились всеми цветами солнечного спектра.
«Пророк», – промелькнуло в моём воспалённом мозгу.
Группа наша во мгновение ока приободрилась от спячки. Отец Андрей начал что-то оживлённо говорить, и тут мы услышали