Цирцея. Мадлен Миллер
в ответ. И уходили, лелея свои надежды, размышляя о том, что им так не терпелось сделать, едва титаны вновь придут к власти.
Таков был мой первый урок. За спокойным, знакомым обличьем всего сущего скрывается нечто иное, готовое разорвать мир на части.
А теперь дядья толпились в отцовском зале, в страхе закатывая глаза. Внезапное наказание Прометея – это знак, говорили они: Зевс и его родичи наконец перешли в наступление. Олимпийцы не успокоятся, пока не уничтожат нас совсем. Нам нужно поддержать Прометея, или нет, нужно выступить против него, чтобы Зевсова молния не обрушилась на наши головы.
Я сидела на обычном месте, у ног отца. Сидела тихо, чтобы меня не заметили и не выгнали вон, но внутри все переворачивалось от осознания этой ошеломляющей вероятности: война возобновится. Молнии разрушат наш дворец до основания. Дочь Зевса, воительница Афина, станет охотиться за нами, вооружившись серым копьем, а вместе с ней Арес, ее брат по кровопролитию. Нас скуют цепями и бросят в огненную пропасть, откуда нет спасения.
Окруженный дядьями отец заговорил, невозмутимый, золотой:
– Полно, братья! Если Прометея наказывают, то потому лишь, что он это заслужил. Не нужно искать повсюду заговоры.
Но дядья не унимались. Наказание свершится у всех на виду. Это оскорбление, это урок нам. Смотрите, что бывает с непокорными титанами.
Свет, исходивший от отца, сделался резче, белее.
– Это кара для изменника, только и всего. Нелепая любовь к смертным сбила Прометея с пути. Это вовсе не урок титану. Ясно вам?
Дядья закивали. Смесь разочарования и облегчения отразилась на их лицах. Кровь не прольется пока что.
Карали богов очень редко и очень люто, поэтому слухи по залам нашего дворца носились дикие. Убить Прометея нельзя, но смерть способны заменить десятки изощренных пыток. Так что применят – ножи или мечи? Или станут отрывать руки-ноги? А может, раскаленные шипы или огненное колесо? Наяды, лишаясь чувств, падали друг к дружке на колени. Владыки рек картинно замирали, мрачно-возбужденные. Как боги страшатся боли – не передать. Нет ничего другого, столь чуждого им, и потому ничто другое они не жаждут видеть столь болезненно.
В назначенный день двери приемного зала в отцовском дворце распахнулись настежь. На стенах горели огромные факелы, украшенные драгоценными камнями, в кругах их света собирались нимфы и божества всех разновидностей. Стройные дриады стекались из лесов, каменные ореады спускались с утесов. Здесь была моя мать и ее сестры-наяды. Речные боги с лошадиными торсами толпились подле по-рыбьи бледных нереид и их соляных владык. Даже великие титаны пришли – мой отец, разумеется, и Океан, а еще морские оборотни Протей и Нерей, моя тетка Селена, что объезжает ночное небо, правя серебристыми лошадьми, и четыре ветра во главе с холодным дядей Бореем. Тысяча алчущих глаз. Только Зевса не было и его олимпийцев. Нашими подземными собраниями они пренебрегали. Ходили слухи, что для них там, в облаках, уже устроили отдельную