На краю зимы. Елена Евгеньевна Хейфец
комодом в центре «залы».
– Эх, было бы мне поменьше годков! – сокрушалась Татьяна. Не отпустила бы тебя никуда. Жил бы здесь, да меня любил. А то жизнь прожила, что твой чертополох, одна в миру.
– На что я тебе, Татьяна? Я себе-то не очень нужен. От меня женщинам один вред. Ты и сейчас хороша, – покривил душой Клим. Отчего одна?
– Всё не те попадались.
– Дети у тебя есть? – спросила Татьяна
– Не завёл.
– Дети не тараканы, чтобы заводиться. Не пей только. Я смотрю, любишь ты это дело.
–Так, на отдыхе иногда расслабляюсь, – слукавил Клим, дожёвывая пирожок. Вспомнил Машу. Она тоже была покладиста и терпелива, однако, печёным не баловала, заботилась о фигуре. Хороша Маша, но свобода дороже.
– Можно я у тебя приберу? – спросила Татьяна. Мусорно больно. Клим оглядел комнату, будто видел её впервые. Краски, кисти, холсты, обрывки газет, которыми вытирал кисти.
–Ты, Танюш, прости. Творческая обстановка. У меня всегда так.
– Я понимаю. Мне нравится, что в моем доме какая-то жизнь затеялась.
Клим собрал этюдник, взял с собой подготовленную Татьяной бутылку с молоком, пирожки и двинулся в поля. Он торопился. На качество порой не хватало времени. Недописанные работы он намеревался доводить в условиях городской мастерской. Здесь, в деревне он бросал кисть, когда садилось солнце. После чего расслаблялся приёмом спиртного и уходил в тяжёлый хмельной сон.
Сегодня был удачный день. Он сделал два подмалёвка: старую, уставшую яблоню, раскорячившуюся за околицей, и чёрные, полные семян подсолнухи. Клим был собой доволен. Услышал шаги. Обернулся. Перед ним стоял Шурка… Улыбаясь, от волнения потирал руки. У его ног верным псом села, обернув себя хвостом, серая кошка.
– Что ты делаешь? – Шурка заворожено смотрел, как на холст ложились мазки. Такого он никогда не видел. Его потрясло смешение красок и сходство с тем, что он видел перед собой.
– Рисую, – Ответ Шурку удовлетворил. Он продолжал стоять за спиной ещё довольно долго, внимательно следя, как Клим вытирает кисти, как собирает этюдник.
– Ну что, где твоя телега?
– Там, – ответил Шурка, махнув в сторону рукой.
–Завтра опять потащишься под моими окнами? – спросил сурово.
– Нельзя, – ответил дурачок, и было непонятно, что именно «нельзя».
«Да… у него в голове, как в его телеге», – сделал вывод Клим.
– Есть хочешь?
Шурка неопределённо кивнул.
Последний Татьянин пирожок был разделен между Шуркой и кошкой.
– Как кошку звать?
– Кошка, – ответил Шурка и засмеялся.
На другое утро не гремела телега. Климу на секунду стало не по себе, что это он нарушил жизненный уклад несчастного человека.
– Сегодня хаты старые рисую, – объявил Татьяне.
– У нашего дурачка Шурки хата, такая, что тебе надо. Сплошь разруха. С краю села, там с одной стороны двора поле, с другой – улица наша начинается. Как мать умерла, всё в упадок пришло, крыша прохудилась, стена съехала,