Ружья и голод. Книга первая: Храмовник. Валерий Орловский
своими мыслями эти стены».
– Ты необычный молодой человек, – продолжал Калавий. – Чрезвычайно необычный. Беспокойный. Непокорный. И в этом ты отличен от многих. Но я пришел тебя предостеречь. С самого первого дня я бил тебя за вольнодумство. Когда мы скрещивали деревянные мечи на тренировках, ты пытался нападать, а не защищаться, как это делали другие. И я снова тебя за это бил. Ты ходил по ночам, за что я тебя бил. Ел не в меру, за что я опять же тебя бил. Сколько раз я тебя за все это время бил, Белфард?
– Много. И всегда по делу, Учитель, – ответил монах.
– В этом то и есть проблема, – сделал вывод Калавий. —Откуда вдруг такая покладистость? Ты уже три месяца не нарушал наших уставов, ни с кем не дрался и держал язык за зубами. О чем ты думаешь?
«Он меня раскусил. Этот старый хитрый лис залез в мой амбар и передавил там всех кур».
Белфард опять взглянул на клинок Калавия. Капеллан уловил этот взгляд. Он всегда все видел и подмечал. Он годами сжигал и разил мечом еретиков. Для него не было угрозы, которую он не в состоянии был моментально пресечь.
– Я уже не так молод и быстр, – сокрушенно произнес капеллан. – Годы, знаешь ли, дают о себе знать.
«Кого ты обманываешь? Даже смерть побоялась бы к тебе подойти ближе, чем на два шага. Подлый старикан видит меня на сквозь и пытается спровоцировать. Стоит мне сделать хоть шаг, и он укоротит меня ровно наполовину».
– Я знаю тебя шестьдесят лет, Учитель, и ты ни на год не изменились, – отозвался Белфард.
– Вздор. Хоть и приятно это слышать, но все же это лесть. Она губит душу того, в чьи уста вложена, и вдвойне того, кто ее слышит.
– Прости, Учитель. Я ничего такого не хотел, – он боялся, что после этих слов последует наказание.
– Ты просто не подумал… – успокоил его Калавий. —Впрочем, я здесь не поэтому. Как я уже сказал, я прекрасно понимаю, что ты сейчас чувствуешь.
«А я думал Матерь вложила меч в твои мозолистые ладони, как только ты начал делать первые шаги».
– Я здесь для того, чтобы дать тебе последнее наставление. Это моя последняя проповедь, и самая важная. И моя первая за многие годы исповедь. Я не мог говорить об этом с тобой при всех, Белфард. Такие речи… Нежелательны… Да, это слово вполне подойдет. Нежелательны.
«Он пытается добиться признаний. Но я ничего не скажу. Он не подкупит меня этим дружелюбным тоном».
– Ты ведь родился уже после дней Утраты? – поинтересовался Калавий.
– Думаю, да, учитель, – ответил Белфард. —Точной даты никто не назовет, а сам я ничего не помню.
– Разумеется, разумеется… – на лице капеллана отразилась непонятная тень. – Увы, мне посчастливилось или не посчастливилось выйти на свет Божий в те дни, когда миру казалось, что никакой агонии сегодняшнего мира никогда не случится. Интернет и телевидение пестрили грандиозными заголовками о светлом будущем – колониях на других планетах, безопасных источниках энергии, высоком уровне здравоохранения