Мой дед Лев Троцкий и его семья. Юлия Аксельрод
другим лицом[47]. Больше ждать невозможно. Какое-то проклятие тяготеет над моим делом[48]. Вернее, это проклятие русской жизни: канцелярщина и евреи. Моей доверительнице сказали в канцелярии университета, «с детской циничностью», как она пишет – сама русская, что, будь это дело русской, можно было бы многими формальностями пренебречь, но для еврейки сделать этого не хотят. Значение имеет для хулиганья и то, что в моем брачном свидетельстве сказано, что брак совершен над <так!> сидящими в тюрьме ссыльными. Одно прошение вернули потому, что слово Императорский (универс<ите>т) было недостаточно крупно написано, не выделялось из всего заголовка. Можно ли поверить этому? Уже давно выполнены все формальности, послано полицейское свидетельство о потере подлинника и проч. И лишь теперь получила прилагаемое при сем известие. Лишь теперь будут искать в архиве… Можно ли после этого на что-нибудь надеяться? А если можно, то через сколько времени? Я не стану говорить о своем состоянии: оно тебе понятно. Тюремное начальство никогда не доводило меня до такого состояния, в каком сейчас нахожусь. Но не в этом дело. Сейчас речь не обо мне. Вы должны найти выход из создавшегося положения. Я все равно уеду в Питер, когда бы ни получился этот злополучный диплом[49]. Но сейчас, что делать сейчас?
…Всего хорошего. Будь здоров.
Саша
[Авг. 1914 г.]
На венских заборах появились надписи: «Alle Serben muessen sterben»[50]. Это стало кличем уличных мальчишек. Наш младший мальчик, Сережа, движимый, как всегда, чувством противоречия, возгласил на зиверингской лужайке: «Hoch Serbien!»[51] Он вернулся домой с синяками и с опытом международной политики.
Гейер[52] выразил осторожное предположение, что завтра утром может выйти приказ о заключении под стражу русских и сербов.
– Следовательно, вы рекомендуете уехать?
– И чем скорее, тем лучше.
– Хорошо, завтра я еду с семьей в Швейцарию.
– Гм… я бы предпочел, чтобы вы это сделали сегодня.
Этот разговор происходил в 3 часа дня, а в 6 часов 10 минут я уже сидел с семьей в вагоне поезда, направляющегося в Цюрих. Позади оставались семилетние связи, книги, архив и начатые работы, в том числе полемика с профессором Масариком[53] о судьбах русской культуры.
…В тот момент, когда немцы приближались к Парижу, а буржуазные французские патриоты покидали его, два русских эмигранта поставили в Париже маленькую ежедневную газету на русском языке. Она имела своей задачей разъяснять заброшенным в Париж русским развертывающиеся события и не давать угаснуть духу международной солидарности. Перед выпуском первого номера в «кассе» издания имелось ровным счетом 30 франков. Ни один «здравомыслящий» человек не мог верить, чтобы можно было с таким основным капиталом издавать ежедневную газету. И действительно: не реже чем раз в неделю газета, несмотря на бесплатный труд редакции и сотрудников, переживала такой кризис, что, казалось, выхода нет. Но выход находился. Голодали преданные своей газете наборщики, редакторы носились по городу в поисках за несколькими десятками франков
Видимо, речь идет о направлении A.Л. Соколовской по окончании срока ее ссылки в Петербург (возможно, в связи с планировавшимся изданием в Петербурге журнала Троцкого «Борьба»); «вы» здесь несомненно множественного лица – то есть речь идет о нескольких людях, причастных к этому проекту.
Речь идет о попытке Соколовской восстановить утраченный ею диплом акушерки (получен в Одессе); такой диплом давал бы ей право на жительство в столице.
А. Соколовская с дочерьми оказалась в Петрограде, но когда и как – нам неизвестно. Возможно, это связано с практической отменой «черты оседлости» в годы Первой мировой войны.
Смерть сербам (дословно: Все сербы должны умереть)
Да здравствует Сербия!
Гейер – в то время шеф политической полиции Австро-Венгрии.
Масарик Т. (1850–1937) – чешский философ и политик либерального направления; в 1918–1935 гг. президент Чехословакии.