Семь дней, семь ночей. Роза Абрамовна Шорникова
за время всего этого разговора не проронила ни слова. Вот, если б знать об этом «Синем камне» тогда, двадцать лет назад…
После завтрака Альберт почувствовал себя немного лучше, но Полина всё-таки настояла на постельном режиме. Завтра в Плёсе они должны будут сойти на берег. У капитана корабля и директора круиза все формальные разрешения на этот счёт были уже получены.
Собственно, завтра наступит тот день, из-за которого и было предпринято это путешествие. Очень трудное, очень болезненное, но такое необходимое для него.
– Как дела? – спросила Полина, заходя в каюту.
– Хорошо. Всё хорошо! – он повернул голову, чтобы лучше её видеть. – Поля, я ведь выдержу? Мне нельзя хандрить, ведь правда? Я должен доехать.
Полина присела перед кроватью.
– Конечно, Альберт Миронович! Вы даже и не думайте ни о чём другом! Иначе, зачем же мы такие трудности преодолеваем? – она улыбнулась и взяла его руку.
Его тонкие длинные пальцы, обтянутые почти прозрачной кожей, мелко-мелко задрожали у неё в ладони.
– Ну, будет, будет, – Полина промокнула покатившуюся по его щеке слезинку, – разве можно так расстраиваться? Вам радоваться надо. Вы ведь здесь уже, совсем рядом. Я не знаю всей Вашей истории, но понимаю, что для Вас это очень важно. А значит, это обязательно будет. Вы ведь на родину едете.
– Да, на родину, – повторил Альберт, переводя взгляд на небо за окном, – на родину… А когда-то я пошёл эту родину защищать, да только неудачно получилось.
Семнадцатилетним мальчишкой на фронт убежал. Знаешь, Поля, до сих пор не могу себе простить, что с мамой не попрощался по-человечески. По-сыновьи. Втихую убежал, как вор какой-то. Жалко маму. Часто вспоминаю её. Молодая была, красивая. Пироги вкусные пекла, – он улыбнулся, глаза немного прищурились, выдавив новый поток слёз.
Полина не стала их вытирать, а просто молча слушала. Возможно, сейчас эта исповедь была для Альберта более важной, чем тысяча уколов и лекарств.
– Ну, вот, убежал, значит. Я хорошо знал немецкий, мама научила… – он опять сделал паузу, глядя на облака и словно читая по ним свою биографию, – попал к разведчикам. А потом – этот страшный взрыв… Как выжил и не помню совсем.
Меня взрывной волной очень далеко отбросило. Наверное, это и спасло мне жизнь. Контузия была сильная, а ранений – только нога немного. Можно сказать, царапина. На войне тогда на такую рану и внимания не обращали. Это как будто сейчас ножом палец порезать.
Я тогда и предположить не мог, чем это ранение для меня обернётся спустя много-много лет.
А тогда, очнулся я – вокруг никого. Взрывы уже затихать стали. Посидел немного, в себя чуть пришёл. Потом слышу, ветка хрустнула. Обернулся – Петька из нашей группы. Еле ползёт, кровью обливается.
Ну, я его кое-как перевязал, и решили мы в лес податься, к нашим. Не знали мы тогда, что фашисты план свой изменили и ударили там, где мы их совсем и не ждали. Много тогда таких, как мы, в окружение к ним попали.
Потом к нам ещё несколько человек присоединились.