Славянский сокол. Сергей Самаров
ой границы. Только в снах, которые он контролировать был не в силах, он приходил к Рогнельде, и она приходила к нему. И разговаривали они совсем иначе, и чувствовали они себя совсем иначе. А потом, проснувшись, Дражко не мог смотреть Годославу в глаза и страдал так, словно обманул и предал человека, которого искренне любил и уважал.
Рогнельда медленно повернула голову, словно только что заметила появление князя-воеводы, закончившего разговор с боярами, или же просто трудно оторвалась от тяжелых дум, присутствие которых стало теперь нелегким ее ежедневным бременем, одновременным с приятным бременем, естественным уделом каждой женщины и матери. И кивнула.
У двери стояли стражник и глашатный Сташко. Если последний был в курсе событий, и даже принимал активное участие в них, то стражникам, всегда тесно связанным семьями с городом, ничего не рассказывали. А ту пару, что утром выпускала князя из задних ворот, категорично предупредили о необходимости держать язык на засове. Иначе Дражко обещал их за этот язык подвесить. А верность князя-воеводы слову все знали. На эту пару стражников надеяться было можно. Но лишних посвящать в тайную поездку Годослава не стоило. И потому князь взял Рогнельду под руку и повел в сторону.
– Пойдем, княгинюшка, к твоему мужу, там и поговорим втроем…
Они вышли к лестнице. Здесь тоже стоял на посту стражник.
– Чужого кого-то пропускал?
– Как можно, княже… Не велено! – зычно рыкнул постовой. – Только свои без конца снуют туда-сюда. И что им на месте не сидится…
Дражко с вопросом посмотрел на Рогнельду. Как же тогда прошел к ней жалтонес? Она только показала взглядом на лестницу. Значит, случилось еще что-то.
Непредвиденное…
И только в спальной светлице Годослава, когда они остались наедине, княгиня устало села в обитое лионским бархатом кресло и уронила руки, словно силы полностью покинули ее, беременную, ослабленную и все последние дни нервно вздрагивающую от любого резкого звука. Воеводе самому стало больно смотреть на княгиню, на ее синеватые мешки под глазами, говорящие о бессонной ночи, на красноватые белки глаз, показывающие частый в последнее время плач.
– Что случилось, сестренка? Тебе нельзя так переживать. Подумай о здоровье будущего князя бодричей, которого не будут звать Гуннаром…
Она посмотрела на него маленьким затравленным зверьком, и Дражко удивился, как и с чего эта высокая и статная женщина превратилась вдруг в непонятное запуганное существо. Неужели настолько сильно придавило ее беспокойство, чтобы стать такой?
– Пока я думаю и беспокоюсь только о здоровье настоящего князя бодричей, которого зовут Годослав. И беспокоюсь о нем обоснованно. Очень беспокоюсь, имея к тому, как тебе известно, достаточные основания…
– Сон нехороший видела?
– Я не сплю днем. Кроме того, как Горислав со Ставром учат, дневные сны вестят о том, что ты должен в себе услышать, а не то, что есть в действительности. Все гораздо хуже, Дражко… Все так плохо, что я просто в растерянности…
Она опять посмотрела на воеводу. Да, он узнал этого зверька. Такое уже бывало не однажды, только не с людьми. Попавший в петлю заяц так смотрит на охотника. Искоса, со страхом, но и с пониманием неизбежности.
– Мне передали пузырек с ядом.
– Приходил жалтонес?
– Если бы так… Никакого жалтонеса я не видела.
– Тогда – кто?..
Рогнельда молчала с минуту, переживая еще что-то, Дражко неведомое.
– Фрейя… – сказала наконец. – Кормилица моей дочери… Она датчанка… Она передала. Она сказала те слова от отца…
– Еще не легче! А ты-то ей так доверяла, ты-то в ней души не чаяла! – князь-воевода почти равнодушно говорил то, что должен был сказать, а сам мыленно уже прокручивал изменившуюся ситуацию и лихорадочно соображал, чем эта ситуация может грозить им всем.
– Это все пустяки. Это я пережила бы, потому что чужим не дано нас предать… В другом беда! Фрейя знает, что Годослав уехал, знает, куда он уехал, знает, зачем…
Дражко так резко нахмурился, словно уронил брови на глаза. Да, о Годославе еще предстоит побеспокоиться, для этого еще есть время, к тому же поехал он в сопровождении разведчиков Ставра, на которых вполне можно положиться. Но сейчас стоит побеспокоиться и о самой Рогнельде. Герцог Гуннар не прощает предательства. Он не пощадит даже родную дочь.
– Надо же, а такое красивое имя…[1] Фрейя знает, что это ты предложила Годославу назначить нового наследника? Знает?
– Нет. Когда мы с Годославом говорили об этом, Фрейя была в другой светлице, с моей и своей дочерьми. Но я хотела… Я хотела с ней поговорить… Сама хотела… Мы же с ней говорим обо всем. Просто еще не успела…
Дражко вздохнул с таким откровенным облегчением, что даже Рогнельда это заметила.
– Что ты?
– Слава Свентовиту. Иначе она могла бы уже накапать те же капли и тебе, и маленькой