Ребро беса. Валерий Пушной
продолжил:
– Нет, вы только представьте. В лоб мне навели свой поганый пистоль, заклеили меня по рукам и ногам скотчем, на рот скотч прилепили и под кровать запихнули, как мешок с костями. Меня – под мою же кровать. А она у меня с панцирной сеткой, я вам покажу ее. Знаете, старая, но надежная. Сейчас таких кроватей нет, сейчас такие кровати немодны. Но я очень дорожу ею, это память. Вот такой я несовременный человек. Все гребут драгоценности, а я, знаете, дорожу этой кроватью. Ее покупал еще мой родитель в шестидесятые годы прошлого столетия, она тогда недешевая была, новинка по тем временам, на вес золота. Впрочем, золото тогда для людей не было в такой цене, как теперь. Сейчас золотой телец пожирает всех, а тогда, знаете, что оно было, что его не было, один хрен для простого смертного. Отец, когда живой был, рассказывал мне, что приобрел ее при Хрущеве после денежной реформы. Она у меня как раритет теперь, память не только об отце, но и о том времени. Я, знаете, вырос без матери, отец воспитывал меня, хороший был человек, соседи его до сих пор помнят, вспоминают добрым словом, могут подтвердить. Правда, таких соседей-то во всем доме осталось всего двое, и те на ладан дышат. Время берет свое, вечно никто не живет. А жаль. Сколько бы мы могли от живых предков услышать такого, что они уже навсегда унесли с собой. Жаль. Так вот, благодаря своей кровати я и развязался. Вижу, торчит острый кончик проволоки, я и потянулся к нему, стал надрывать этот поганый скотч. И представляете, получилось, до сих пор не верится. Вот так все и было. Кровать спасла меня, вот что значит хранить память о прошлом. Теперь эта кровать для меня еще более ценной стала. Хотите, я вам покажу ее, чтобы вы убедились, что я не вру, – Голошин задвигался на стуле, намереваясь подняться на ноги.
Но Акламин рукой остановил его, Аристарху малоинтересно было слушать историю кровати. Было понятно, что Голошин страдает многословием, не может иначе выражать свои мысли, поэтому Акламин не прерывал хозяина квартиры, пока тот не завершил свой монолог о кровати, а затем старательно стал направлять беседу в нужное русло:
– Кровать мы посмотрим несколько позже, – пообещал Голошину. – А вот тот, кто вас Бумбарашем назвал, он как у вас появился?
Дмитрий Иванович, не остыв от длинного монолога, продолжая ерзать на стуле, снова охотно заговорил:
– Они же ко мне в обед приперлись. Я как раз сидел за столом, вот за этим самым столом, – он хлопнул ладонями по столешнице, – и допивал свой чай с конфетами. Знаете, я сладкий пьяница. Другие спускают деньги на водку, а я водку терпеть не могу, зато конфеты у меня не выводятся. Я их сметаю по килограмму за один присест. Ну люблю, что поделаешь с этим. Без конфет не могу. Без конфет – жизнь не в радость. Я вас обязательно угощу. У меня много всяких разных, на любой вкус. Так вот, сижу, пью чай. И тут звонок в дверь. Не вовремя, знаете ли. Но что делать? Поднялся, иду к двери. Открываю, говорят – полиция и корочками в нос тычут. Знаете, я человек законопослушный, впустил, как полагается. Полицию нашу я уважаю. Знаете, я не из тех, кто на каждом углу поносит ментов. Я всегда