Спартанки... блин.... Галина Щербакова
Не-а! – ответил он. – Живи и радуйся. У меня есть прикол.
Если учесть, что Арсен водил меня по кругу своих непродажных мыслей о ненависти как любви и любви как ненависти, вечно снедающих Россию и Польшу, а Никита весело щелкал ремнями чемоданов, то я в этой ситуации выглядела дура дурой. У меня вдруг полезли волосы. На расческе оставался хороший клубок шерсти. Я узнала, что прикол Никиты – выпускница его школы, у них уже «все было», и они нетерпеливо ждали конца учебного года. «Случилось как с тобой, мать, – говорил он мне, – увидел и кончил». И засмеялся, довольный. Странно, да? Но меня всю скрючило.
Нет, не то слово. Было ощущение полного обрушения жизни. Оказалось, ненужный Никита был остро, до боли в солнечном сплетении, нужен как стена, на которую я, не любящая опираться, могу опереться. Но стена сдвинулась с места, я осталась без опоры, покачиваясь из стороны в сторону, безопорная, одинокая и, в сущности, никому не нужная.
Именно тогда Арсен принес непостижимой красоты фиолетовые гладиолусы, которые она всегда терпеть не могла, это уже было как сургуч на окончательную бандероль.
Но, тем не менее, она позвала его к себе попить чаю без всяких мыслей о чем-либо другом. Случилось то, что должно было случиться. Она слетала с ним так высоко, как никогда не летала раньше, эдакий отчаянный полет без посадки.
И, тем не менее, они стали жить да поживать, то врозь, то вместе. Так правильно, сказал он, все должно дозреть. Цветы менялись от прихода к приходу, но так и не пришло ощущение защиты, которое ушло вместе с Никитой. Польша-Россия, сирень и каллы, флоксы и ирисы, Глинка – эпигон Шопена, Тарковский выше по киноязыку, а Вайда по мысли.
Без малого четыре года.
Однажды он не пришел в назначенный вторник. Не пришел и в среду. В четверг позвонил и сказал, что у него ангина с высокой температурой.
– Я приду, – сказала она.
– Не вздумай, детка, это инфекция.
Но она пошла. Она никогда не была у него дома, но адрес знала, даже свои окна он ей показывал с улицы.
– Два хорошо пыльных – это мои, – смеялся он. – Домработницу жена забрала с собой. Я позвонил ей насчет окон: «Поделись Машей». А она мне: «Еще чего! С тобой только начни делиться. Звони в фирму, сейчас это не проблема».
Вот это «с тобой только начни» как-то задело, встревожило. Но ведь это может быть просто фразой из канувшего семейного быта. От Никиты тоже остались словечки. «Хлебушком надо делиться, а колбаской уже необязательно». Или это: «Умрем вместе, чтоб не было обидно?» Интересно, говорит ли он это своей юной подруге, с трудом понимающей пафосное «умрем вместе»?
В общем, она пошла на ангину. Поднялась на третий этаж. Дом без лифта. На предпоследнем пролете она услышала его голос с теми обольстительно-польскими интонациями, курс которых она прошла. Она приостановилась и подняла голову, и увидела поцелуй, который никакого отношения к ангине не мог иметь по определению. Женщина легко спускалась вниз. Все в ней, от легкой кепочки со слегка сдвинутым