Моряки. Очерки из жизни морского офицера 1897-1905 гг.. Г. К. Граф
(18.04.1910). Штатный преподаватель французского языка в Морском корпусе с 30.09.1894. В начале 1920-х гг. по-прежнему преподавал в Военно-морском училище.
12
По свидетельству В.А. Белли, прозвищем «Куропатка» гардемарины наградили А.Н. Михайлова, преподававшего у них дифференциальное и интегральное исчисление, аналитическую геометрию, затем – теорию корабля.
«Преподавал он хорошо, просто, доходчиво, задиктовывал важнейшие положения. Большой любитель музыки и сам музыкант, он был какой-то странный с виду, застенчивый, неловкий. Прозвали его “Куропатка”. А.Н. Михайлов знал это прозвище и говаривал: “Называйте меня, как хотите, ну, львом, тигром, но только не этой мерзкой птицей!”. Я сохранил об А.Н. Михайлове самые лучшие, теплые воспоминания. Умер он в Ленинграде в преклонном возрасте в 1930-х гг. Сколько я знаю, он был совершенно одинокий человек» (Белли В.А. В Российском Императорском флоте. Воспоминания. СПб., 2005. С. 70).
Михайлов Александр Николаевич (29.03.1866—?), полковник по Адмиралтейству за отличие (06.12.1910). Окончил Морское училище (1886), гидрографическое отделение Николаевской морской академии (1890). С 15.05.1895 – младший отделенный начальник Морского кадетского корпуса, с 28.04.1897 – его штатный преподаватель. В 1898 г. переведен из строевых офицеров в чины по Адмиралтейству. Воспитатель детей великого князя Константина Константиновича («К.Р.»).
13
А вот как изобразил сцену на занятиях у А.Н. Михайлова талантливый писатель русского морского зарубежья А.В. Зернин, закончивший Морской корпус в 1911 г.:
«Тщедушный и немного кривобокий, он давно покинул строй для академии, целиком ушел в преподавательскую работу и лишь по штату носил погоны полковника по Адмиралтейству. Душою он был тих и безобиден. Но, узнав, что его зовут “Куропаткой”, он вдруг не на шутку огорчился и просил переменить прозвище, предпочитая “Льва” или “Тигра”. Но язык юношества меток и остер. На “Льва” или “Тигра” никак нельзя было согласиться. Чтобы сделать ему какую-нибудь уступку, его стали звать просто “Птицей”. Но все это за глаза, конечно. Официально он оставался, как всегда, “господин полковник”.
Басицкий не успел собрать всех перьев. Одно из них, взлетев к потолку, зацепилось за абажур электрической лампы. Теперь оно соскользнуло и, плавно качаясь в воздухе, медленно спускалось преподавателю на стол. Взоры всего класса, прикованные к перу, описывали, следуя за ним, кривую ниспадавшей амплитуды, пока, наконец, перо не село на стол. “Птица” в этот момент делал обычные записи в журнале и ничего не видел. Тогда сидевший на передней парте дунул изо всех сил, чтобы угнать перо подальше, но оно, вспорхнув, село “Птице” на рукав. Частью испуганные, частью готовые прыснуть, гардемарины украдкой переглядывались между собой. В классе царила мертвая тишина. “Птица” кончил писать и поднял глаза.
– Прошу, господа, желающих к доске, в каком вам угодно порядке.
Взгляд полковника скользнул по рукаву. Заметив перо, он машинально смахнул его и, лишь несколько секунд спустя, точно с грустью задумался о чем-то.
Гардемаринам стало вдруг не по себе.