На край света. Владимир Кедров
ску, овладевшие им в последние месяцы.
Попов на мгновение зажмурился от лучей солнца, отраженных широким бердышом казака – стражника, стоявшего у ворот, и глянул вниз на реку.
Полноводная Колыма, в те времена – граница русских владений на северо-востоке Сибири, широко раскинулась перед ним. Подгоняемая свежим южным ветром, она несла украшенные беляками воды мимо желтоватых осыпей берегов, яров, местами поросших тальником.
Белые чайки парили над рекой, то и дело стремительно снижаясь до самых волн. Затем чайки взмывали ввысь, унося серебристых рыбок, трепетавших в их клювах. В вышине, на фоне светло-голубого неба, гуси махали широкими крыльями.
Несколько небольших мореходных судов, кочей и лодок, называемых карбасами, стояло у берега. Человек пятнадцать промышленных людей, стуча топорами, хлопотало около них.
– Эй! Коч идет! – крикнул стражник за спиной Попова.
Снизу из-за берегового утеса показался коч. Восемь гребцов взмахивали веслами, борясь с течением. Высокий рулевой что-то кричал.
«Кто бы это мог быть? – подумал Попов. – Не Мезенец ли? Он и есть!»
В воротах острога показались любопытные. Многие из них побежали к реке.
Коч Исая Игнатьева, по прозвищу – Мезенца, врезался в песок.
Попов сверху видел, как Игнатьев и его спутники вышли на берег и поклонились по обычаю – на три стороны. Промышленные люди и казаки приветствовали мореходцев. Окруженные толпой, мореходцы поднялись на крутой берег и расположились на плавнике.
Взгляд Попова потерял выражение рассеянности. Молодой человек быстрыми шагами подошел к мореходцам и сердечно поздравил их с благополучным возвращением.
Скоро едва ли не все мужское население острога, человек около семидесяти, собралось вокруг прибывших. Бородатые лица суровы и решительны. Особо выделялись несколько человек. На них были длинные красные кафтаны, украшенные черными петлицами. Красноверхие собольи шапки лихо заломлены. Это все служилые люди – грозный, хоть и немногочисленный, всего десяток бойцов, гарнизон острога. У каждого из них сбоку висела сабля. Их руки опирались на тяжелые фитильные пищали. Можно было увидеть здесь и охабни торговых людей, приехавших на Колыму менять русские товары на соболей и черно-бурых лисиц. Большая же часть собравшегося люда была одета в сермяги да в кухлянки, сшитые из оленьих шкур. На головах этих людей нахлобучены мохнатые, у многих рваные и затасканные, меховые шапки. На их поясах висели широкие подсайдашные ножи[1]. Это промышленные люди, охотники, приехавшие на Колыму в поисках соболя, лисиц и песцов.
Многие из них в прошлом были крестьянами. Свободолюбивые люди, они бросили обжитые земли на родной Руси, испытав гнет крепостного права, постепенно приобретавшего форму закона. Они уходили от барщины бояр и помещиков на вольные земли все дальше и дальше на восток. Пройдя всю Сибирь, большинство беглых превратилось в отважных таежных охотников, мало напоминавших прежних хлеборобов. Многие промышленные люди просили поверстать себя в казаки. Однако и на государевой службе они не оставляли пушного промысла, полюбившегося им, как прежде было любимо земледелие.
Мореход Исай Игнатьев, человек лет сорока, с живыми, колючими, глубоко запавшими глазами, поудобнее расположившись на бревнах, рассказывал:
– Срядились мы, государи мои, вот с ним, с Семеном Пустоозерцем, да с товарищи, и побежали мы Студеным морем от Колымы на всток[2]. Нам счастье, вишь ты, выпало: идучи заберегой[3], мы льду и не видывали.
– А левее, мористее, – перебил Игнатьева Пустоозерец, – там, братцы, не то. Там все дни лед обозначался.
Пустоозерец поднялся во весь свой рост, на голову возвышаясь над толпой, и показал на север.
– Обозначался? – переспросил его Попов.
– По цвету неба мы его примечали, Федот Алексеич, – ответил за Пустоозерца Игнатьев. – Над льдом, государь мой, небо-то заметно светлее. Набелью зовем мы те отсветы. Так издалека лед-то себя и оказывает… Вот и дошли мы до большой губы[4]…
– А много ль ходу до той губы?
– Да бежали мы, государь мой, два дня да две ночи, парусов не опущаючи, – степенно отвечал Игнатьев. – Да. И увидели мы проход в ту губу. Слева, вишь ты, – низкий остров. Справа – камень[5] на большой земле. Ладно. Входим мы в тот проход. Не без опаски.
– И велика же та губа! – воскликнул Пустоозерец. – Другого берега и не видно! Где там!
– А в той губе, – продолжал Игнатьев, – нашли мы людей – чукчей. Становище большое. Выбежало их, добрые люди, с сотню, а то и больше.
– Да куда там, – больше! – махнул рукой Пустоозерец.
– И то больше. Должно, на праздник какой-нибудь они собрались. Нас же было лишь девятеро. Не дозволил я робятам выйти к чукчам для торгу. Этот вот, – Игнатьев показал на Пустоозерца, – все
Подсайдашный нож – нож, висевший у саадака, то есть у лука и колчана со стрелами.
Всток – восток (поморское).
Заберега – полоса свободной ото льда воды, идущая вдоль берега.
Чаунская губа.
Камень – горный хребет, гора.