Рыцари Дикого поля. Богдан Сушинский
отчего же не поговорить?
– Ты почему вернулся сюда, на хутор, казак?
– Отец завещал хранить этот скит-капище. Точно так же, как когда-то завещано было оставаться хранителем ему самому. Места здесь святые, потому как молитвами многих поколений русичей освящены. Я ведь в свое время окончил церковно-приходскую школу, а затем семинарию, мог остаться в Черкассах или податься в Киев, однако потянуло сюда…
Как водится, сначала они выпили за казачество, за Великий Луг [12] и неистребимую спасительницу народную Запорожскую Сечь, и потом уже генеральный писарь украинского реестрового казачества откровенно поведал казаку-хуторянину, что намерен поднять все сечевое, запорожское низовое, городовое, реестровое и нереестровое, а также надворное казачество [13]; крестьян и ремесленников, словом, всех, кто готов восстать за вольницу казацкую, за православную веру, за правду и справедливость, за право, изгнав чужестранцев, стать хозяевами на своей земле.
Никакой особой реакции признание это у казака-хуторянина не вызвало. Федор встретил его молча. Однако, уважая его глубокомысленное молчание, генеральный писарь с ответом не торопил. Хмельницкий прекрасно понимал, в чем заключался смысл молчания этого рослого, сильного человека.
Велес прекрасно знал, что само казачество было сотворено на волне бунта и существовало от бунта к бунту, от одного упорного кровавого восстания – к другому, еще более упорному и кровавому. Кобылица, Косинский, Муха, Подкова, Наливайко, Сулима, Гуня, Остряница, Павлюк… [14] Сколько их уже было и еще будет – решительных, уверенных в себе, презревших страх и презиравших врагов своих…
Однако чем завершались все их восстания? Гибелью цвета народного, кровавой резней, пожарищами и… виселицами, виселицами, виселицами… Ну, еще плахами да колами на городских площадях. Но разве неудачи предшественников когда-либо служили предостережением для новых вождей и местных вожаков? Разве кто-либо, кроме самого господа, способен установить, когда завершится череда неудач и наконец-то появится тот, кого со временем народ украинский назовет своим Моисеем, способным вывести его из рабства? Да только Господь, похоже, в игрища эти кровавые уже давно не вмешивается. Устал, что ли?
– Даже на моей памяти, в ските нашем не раз появлялись такие же люди, как вы. Они приходили сюда с теми же помыслами и с тем же гонором. Но никогда еще ни отец, ни я не верили, что эти люди способны поднять все казачество, весь народ и разгромить поляков.
– Почему же не верили? – подался к нему через стол Хмельницкий. – Что порождало ваши сомнения?
– Неужели так важно знать почему?
– Ты сказал, что они приходили с теми же помыслами и с тем же гонором, что и я. Хотелось бы знать, какими и с чем оставляли хутор. Если их замыслы порождали недоверие у вас, значит, могли порождать у многих других. Ты ведь человек, грамоте обученный, должен соображать, на какое великое дело мы с тобой идем.
Федор понимающе улыбнулся. Это правда: казаки, а тем более – крестьяне
Великим Лугом казаки называли плавнево-лесные, испещренные островками, приднепровские долины, которые давали приют основателям Запорожской Сечи. Эти бесконечные луга украинцы объединяли под уважительным наименованием Отец Великий Луг, притом что «матерью» объявлялась Сечь Запорожская.
Сечевые запорожские казаки большую часть своей жизни проводили на Сечи, где несли гарнизонную службу. Как и монахи, они принимали обет безбрачия и не могли иметь ни дома, ни семьи. Просто запорожские казаки – те, что оседло жили на огромной территории Земли Войска Запорожского, в своеобразной казачьей республике. Городовыми назывались казаки, которые семьями жили в украинских городах и деревнях. Реестровыми были казаки, которые входили в королевский (или гетманский) реестр и служили польскому правительству, получая одежду, оружие и денежное довольствие. Надворными именовались наемные казаки, которые служили при дворе магнатов, охраняя владения благодетеля.
Здесь названы реальные имена руководителей некоторых казацко-крестьянских восстаний, происходивших в Украине до украинско-польской войны под началом Б. Хмельницкого (1648–1654).