Божественная охота. Юлия Фирсанова
для порядка, проверяя заклятие на прочность, и остался в том же положении зависания. Бог сообразил, что случись ему освободиться, он совершенно не будет знать, что делать дальше (редкое для шального мужчины состояние). Не драться же снова с Леймом? В тишине, нарушаемой лишь дыханием разгоряченных потасовкой мужчин, богиня процедила:
– Вы, как я погляжу, сегодня в ударе, герцог, то с принцем Энтиором обжимаетесь, то Лейма по ковру валяете. Но при всей моей снисходительности к потребностям плоти, портить обстановку не позволю. Герцог, пошел вон, пока я не вызвала стражу! А с тобой, Лейм, я побеседую наедине.
Закончив нотацию, Элия развеяла чары-путы. Мягко, как кошка, приземлившись на ковер, герцог встряхнулся, машинально потер расквашенный нос, разбитую скулу и, стараясь не глядеть на Лейма, вышел из покоев принцессы.
Элегор счел, что сделал для друга все, что мог, теперь оставалось только надеяться на то, что Элия способна вернуть кузену ясность рассудка, помраченного безнадежной страстью. После спонтанно вспыхнувшей драки с обыкновенно выдержанным, терпеливо сносящим все сумасбродные выходки герцога Леймом, самоуверенный бог неожиданно четко осознал собственное бессилие и понял: если другу не сможет помочь богиня любви, значит не поможет никто. Утверждать, что дворянину стало совестно за разгром, учиненный в будуаре принцессы, было бы сильным преувеличением, но что-то на задворках души бога скреблось и царапалось. Элегор почувствовал настоятельную потребность приглушить это ощущение парой бокалов крепкого лиенского вина.
Когда герцог вышел, Элия указала освобожденному Лейму на кресло, каким-то чудом не задетое в драке, и одним простеньким жестом активировала заклятие наведения порядка, устранившее следы разрушений. В той же тишине принц, ярко-розовый от неловкости и стыда за свое грубое поведение, сел на краешек кресла, постарался запахнуть разорванный жилет и опустил голову. Ему очень хотелось попросить у принцессы прощения, но страх перед немилостью кузины оказался слабее другого страха, продиктовавшего юному богу иную линию поведения.
Набравшись смелости, зеленоглазый бог романтики поднял голову и, набычившись, объявил ультиматум:
– Я не позволю тебе забрать!
– Что именно? Кошелек, часы, перстень-печатку? Я похожа на грабителя с большой дороги? – рассмеялась богиня, с легким скепсисом разглядывая юного родственника, изображавшего из себя статую воплощенного упрямства (чувства, типичного для богов Лоуленда, тем более для детей принца Моувэлля). – Уж не стукнул ли тебя герцог слишком сильно, малыш? Если отшибло память, напомню, у меня нет намерения шарить в твоих карманах. Это привилегия Джея.
– Не называй меня малышом, я уже давно не ребенок, кузина, и говорю я о другом, – не меняя интонаций, продолжил упорствовать агрессивно настроенный Лейм, нервно сцепив руки в замок.
– Что ж, поговорим «о другом», мой дорогой, – храня на губах легкую улыбку, принцесса зашла за спину Лейма и легко притянула юношу к спинке кресла.
Положив