Ложь. Петр Краснов
подмосковные села, и на горе, в садах, калину, а по взгорью, на высоких шестах, как виноград, малину…
Там девицы – гуляли.
Да, там, красные, гуляли…
Русских девушек, крестьянок видел Акантов, в легких рубашках, в монисто и бусах на белых шейках, в просторных, в сборку, пунцовых юбках, яркозубых, смешливых, веселых, острых и метких на язык. О, как хотел теперь Акантов хотя бы на миг, увидеть все это, – увидеть Россию!..
Как захотелось ощутить запах русской деревни: соломенного дымка, ладанный аромат хворостовой растопки, крепкий запах коровника, вкусный вяжущий дух горячего хлеба, только что вынутого из печи, и махорочный запах мужика и овчины. Хоть на часок попасть в Россию…
Уже была выполнена хором вся обещанная программа, а публика не расходилась. Гремели аплодисменты по залу:
– Я-рофф!.. Я-роффф!.. – неслось, с боковой верхней галереи. По залу стучали ножками стульев.
Барышня, немка, студентка или консерваторка, со светлыми стрижеными волосами, копной торчащими на голове, перегибаясь совсем через барьер галереи, неистово аплодировала, и, блистая восторженными глазами и оборачиваясь к стоявшим сзади нее студентам и девушкам, командовала:
– Eins, zwei, drei, Jaróf !..[17]
Вся галерка, по ее команде, орала в голос:
– Я-рофф!.. Я-рофф!..
– Eins, zwei, drei, Я-рофф!.. Я-рофф!..
Жаров без конца выходил. Лицо его сияло благодарным восторгом. Зал потрясался громом рукоплесканий, криками и стуком ножек стульев.
Снова показалась русая борода, бодрой походкой выходили певцы и выстраивались. Служитель Филармонии, в черном широком фраке, согнувшись, утянул с эстрады подиум. Весь зал повскакал с мест, публика придвинулась, стеснилась толпою у эстрады. Сидевшие сзади хора на эстраде сошли с мест, забегали вперед, чтобы видеть, что будет…
Мерно, дружно и весело, вызывающе на пляску, начал хор:
Посею лебеду на берегу,
Посею лебеду на берегу!..
– Ну, вот и Лазарев выходить плясать, – сказала седая дама, сидевшая впереди Акантова.
Она пошла вперед, за нею пошел и Акантов; ему тоже хотелось, как и всем, поближе и получше видеть пляску казаков. Акантов очутился подле молодой, хорошенькой женщины, такими веселыми, радостными, счастливыми глазами смотревшей на эстраду, что радость и, счастье ее, казалось, развивались вокруг.
Из-за левого края певцов, свободной походкой, в раскачку, широко размахивая руками, вышел молодой красавец-казак. Едва держалась на темных кудрях его армейская фуражка с красным околышем, шаровары были широкие, «как Черное море», вид лихой и уверенный… Он вышел, улыбаясь, взмахнув руками и пустился в пляс:
Мою крупную рассадушку
Мою крупную, зеленую…
Все лише, скорее и чаще пел хор. Пронзительно свистал казак с веселыми глазами. Его сосед закрывал рукою ухо от оглушающего неистового свиста…
Погорела лебеда без воды,
Погорела лебеда без воды…
Танцор прыгал выше своего роста, переворачивался в воздухе,
Раз, два, три… (