Больным и здоровым. В поддержку и утешение. Отсутствует
безмолвия. Только башенные часы на колокольне торжественно отбивают отлетающие в вечность минуты, да каждые четверть часа куранты играют что-то, дивно гармонирующее, как бы сливающееся в тихом аккорде с ниспавшей на обитель тишиной. Обитель спит…
Не спится мне. Образы прошлого воскресают и витают в лунном свете благоуханной ночи… Кто меня привел сюда? Какая благостная сила, какая любящая, исполненная бесконечной жалости рука из вечно бушевавшей бездны моего житейского моря вынесла мою полуизломанную ладью на берег веры и любви к той истине, которой тщетно добивалось мое сердце в лежащем во зле мире и которая вся заключена в том, что не от мира сего.
Не спится мне… Но не волнение, не жгучая радость пенящегося через край фанатического восторга не дает сомкнуться усталым веждам: что-то необычайно безмятежное, светлое, лучезарное, свевает с них дремоту, вливает в разбитые утомительной дорогой члены целительную струю блаженного успокоения. Весь я точно улыбаюсь, точно расплываюсь в спокойно-радостной улыбке безмятежного счастья. «Женщина, когда рождает, терпит скорбь, потому что пришел час ее; но когда родит младенца, уже не помнит скорби от радости, по тому что родился человек в мир. Так и вы теперь имеете печаль; но Я увижу вас опять, и возрадуется сердце ваше, и радости вашей никто не отнимет у вас; и в тот день вы не спросите Меня ни о чем. Истинно, истинно говорю вам: о чем ни попросите Отца во имя Мое, даст вам» (Ин. 16, 21–23).
Не родился ли во мне человек?! Не оттуда ли эта дивная радость, истинно та радость, когда Он увидит нас, та радость, которой никто не отнимет у нас!..
8
Раннее солнышко взбудило меня задолго до благовеста. Как я задремал полураздетый, не помню. Поднялся я свежий и бодрый, точно за моей спиной не было брошено почти тысячи верст утомительного пути. Но недуги мои были при мне, даже как будто злее вцепились они в мой крепко скроенный организм, столько лет ратоборствовавший с моими «лихими болестями» и только в последнее время начавший им со зловещей слабостью поддаваться.
Стояло дивное летнее утро, когда я вышел из монастырской гостиницы и пошел к Святым воротам, ведущим в самый монастырь, где сосредоточена вся святыня пустыни и живет вся монастырская братия, рассеянная по кельям больших каменных корпусов. Довольством и богатством хорошо организованного хозяйства, и при том хозяйства крупного, дышит от каждой монастырской постройки: видно – не на день, не на два, а на времена вековечные строилось это братское общежитие.
Теплый и летний соборы изумительны по своему великолепию. Не то – кельи братии: в них не только не видно следов роскоши, даже у самого настоятеля, но даже незаметно склонности к обыденному комфорту, без которого современный изнеженный человек, кажется, уже и существовать не может. Простота и незатейливость келейной обстановки тех, по крайней мере, келий, куда я заходил случайным гостем, граничат с бедностью.
Не мое дело – вникать в дух братии, с которой я даже не