ОЛИМП(и)Ада. Любава Горницкая
чтобы меньше трогали. Вот и сейчас забился к каморке, где хранят швабры и ведра, в закуток, отгороженный стендом. Со стенда улыбался Старший Родитель, под его портретом был намалеван выцветшей от времени алой краской лозунг: "Отличная учеба – путь к звездам", а под ним, чуть мельче, второй: " Каждому по способностям". А за стендом предательски виднелись ноги. Алькины высокие черные околовоенные ботинки с толстенными подошвами. По ним и отличишь кто там. Такая обувь – сон любого старшеклассника. Только достанут этот дефицит единицы. А Альку все же вернули не только нам, но и папочке.
Я нырнула под стенд. Тесное пространство. Пара шагов до окна. Сбоку – дверь в подсобку. Не разойдешься. Алька дернулся от неожиданности. Он стоял и быстро писал простым карандашом в блокнот. Рефлекторно прикрыл страницу ладонью. Оттопыренные уши порозовели. Выглядел он смешно. Высокий, такой, что я ему по плечо, лицо круглое, по-девчоночьи мягкое, румянец проступает сквозь загар. Идиллическая картинка.
– Ада? – выдохнул он с облегчением.
Радовался, кажется, что это всего лишь я. Не ожидал особого подвоха. Ну, стукну там раз-другой или посмеюсь, не больше.
– Она самая. Дело есть. Пошли после естествознания на пустырь. Поговорить очень надо.
Естествознание стояло в расписании последним уроком. Дальше начинались спортивные секции. В которые я записываться не хотела, а Алька не заслужил.
Нельзя сказать, что он не насторожился. Хотя удивление читалось явно, а опаска – нет.
– А о чём говорить хочешь?
– Об интернате. Меня скоро тоже туда пошлют. Узнать хочу, что и как.
Разницы-то что врать. Что первое в голову пришло, то и ляпнула. Но Алька поглядел странно. Аж перестал мяться, переступая с ноги на ногу. И рука скользнула вниз, с блокнота. Увидела краем глаза столбик из аккуратных строчек. Стихотворение?
– Я не могу тебе рассказать. Я расписку давал.
Он замер. Прямой, побледневший. Взгляд у него был печальный и какой-то блуждающий. Будто сквозь меня.
– А под пытками скажешь?
Вопрос звучал как глупая шутка. Но в классе всё ещё лежала сумка. А в ней – осколок бутылочного стекла. Кривой, мутно-коричневатый, формой вроде косого ромба, размером с мой указательный палец. Между учебниками словесности и идеологии.
– Нет, – он сжал упрямо губы.
И тут я подумала, что ещё посмотрим. Расскажет он всë про интернат, как миленький. Потому что я так хочу. Не знаю, что на меня нашло. Не то любопытство: что там такого, под расписку? Не то злой интерес: сколько он продержится? Но вслух проговорила другое.
– Ну, как к тестам хоть готовился так хорошо, ответить-то можешь?
Он кивнул с облегчением. Обмяк. Ссутулился.
– Да. Это могу.
– Тогда я подойду потом. Спасибо, что ли…
За стендом, в коридоре, я вдохнула глубоко. Не ту сухую пыль и прелость грязных тряпок, которой пахло в закутке, куда забился Алька. Нормальный воздух. И пошла назад. Прикидывала: как долго надо царапать