Дама с горгульей. Юлия Алейникова

      Агриппина стояла в тени, чуть в стороне от пестрой толпы гостей. Тяжелое, неудобное платье, расшитое алым и золотым шелком, и нелепая рогатая прическа, которую больше часа ваял из волос девушки мамочкин стилист, доставляли ей почти физические страдания.

      Елена Сергеевна долго подбирала для дочери максимально эффектный и нетривиальный наряд, дабы привлечь к ней внимание мужской части гостей. Все открытое и декольтированное отпадало, так как глупышка никогда бы не вышла к людям в сексапильном наряде, пришлось крутиться. Правда, Гриппа все равно скроила кислую мину, но хотя бы согласилась на предложенный образ без возражений.

      И вот теперь бедняжка жалась в сторонке, как бедная родственница, а ведь насколько было бы эффектнее, если бы ангелов было два?

      Когда мать с присущим ей изяществом выпорхнула на крыльцо, Агриппина с умеренным любопытством ждала появления отца в костюме трансильванского упыря. Ей было даже интересно, как обычно сдержанный, несколько суровый и лишенный каких-либо художественных талантов Вольдемар Сигизмундович справится с отведенной ему ролью. Отец не подкачал, и дочь оценила его старания на «отлично». В осанке и взмахе откидывающих плащ рук были и величие, и драма.

      Но потом произошло что-то странное. Раздался какой-то скрежет, грохот, и одновременно с этими звуками огромная каменная горгулья, сидевшая на карнизе бального зала, каким-то непостижимым образом рухнула, погребя под собой именинника. Гости ничего не поняли и продолжали аплодировать, но Агриппина, посвященная в сценарий вечера, оцепенела на мгновение, замерев от ужаса, пытаясь убедить себя, что все это не по-настоящему. Она увидела, как мать с диким, раздирающим грудь визгом кинулась к отцу, услышала, как стали смолкать смех и аплодисменты, и, наконец, сорвалась с места, кинулась, путаясь в длинном подоле тяжелого дурацкого платья, на террасу.

      Ей сразу стало ясно – отца больше нет. Голова и грудь его были полностью скрыты под каменными обломками, вокруг черного шелка плаща растекалась густая тягучая лужа, темная, почти черная, с кошмарным приторно-соленым запахом. Агриппина почувствовала тошноту, перед глазами поплыли черные круги. Она пошатнулась, боясь упасть, потому что до ужаса боялась покойников, а под ногами была кровь. Вот и стояла, как дура, с рогами на голове, с подступающей к горлу тошнотой, но думала не об отце, распростертом у ее ног, а о том, чтобы не грохнуться в лужу его крови.

      – Господи, папочка… прости меня… – закрывая лицо руками и пытаясь справиться с подступившей слабостью, простонала Агриппина.

      – Уведите женщин, – раздался над ее ухом негромкий решительный голос.

      Голос