Королева в придачу. Симона Вилар
прямой короткий нос, яркие глаза в обрамлении рыжеватых ресниц и густая, волнистая оранжево-золотистая шевелюра до плеч, пышная после купания.
– Да, я король! – важно заметил он. – Гордость и надежда Англии. О, я докажу им всем, что в мире еще не было подобного монарха!
И лишь на миг облачко набежало на его чело:
– Все же следует сходить к исповеднику, покаяться. Иначе как я смогу глядеть в глаза столь чистой и возвышенной женщины, как моя королева?
Он все еще робел перед ней, хотя и жаловался Брэндону, что из-за поста ее величество не допускает его к себе в опочивальню. А ему в это запретное время, как никогда, хочется плотских утех.
– Но почему, именно когда Кэт так строга, мне не хватает любви?
– Просто весна, государь, – улыбнулся Брэндон, подкидывая дрова в огонь и стараясь не смотреть на короля, чтобы не выдать насмешки в глазах.
– Да, весна! – вздохнул Генрих, подойдя к окну. – Затяжная весна. Уже конец марта, а снег все еще лежит. Я и не припомню столь долгой и суровой зимы.
Он что-то увидел из окна и нервно затеребил цепь на груди.
– Королева возвращается из часовни. Мне бы следовало встретить ее. Ах да, сначала к исповеднику…
Он припомнил что-то еще:
– После обеда у меня встреча с делегацией торговцев из Сити[7], потом… Да, Чарльз, – уже выходя, оглянулся Генрих, – думаю, до полудня мы сможем сыграть партию в теннис. Так что я жду тебя.
Брэндона иногда просто восхищала необыкновенная энергия его молодого повелителя. Он казался неутомимым, в нем действительно кипела недюжинная сила. Проведя накануне полдня на охоте, он заседал потом в совете, почти не спал во время их совместного рейда по притонам Саутворка, однако вел себя так, словно не чувствовал усталости и находился в такой форме, что мог обыграть Брэндона в теннис. Да, в Генрихе Тюдоре таилось много такого, что он даже не подозревал в себе. Непостоянный и вспыльчивый, упрямый и сентиментальный, щепетильный и пренебрегающий условностями… В нем сочетались простодушие и проницательность, детское тщеславие и холодное равнодушие, себялюбие и ранимость и, наконец, то, что все чаще стал замечать в этом обаятельном юноше Брэндон, – неумолимая жестокость. Генрих был хищником, общение с которым могло больно ранить. Но Брэндона это не смущало. Он давно понял – король добр и милостив к тем, кто не встанет ему поперек дороги. А Брэндон был не так глуп, чтобы в чем-то пойти наперекор его величеству Генриху Тюдору.
Площадка для тенниса была давно очищена от снега и присыпана песком, однако влага от талого снега и сырость от реки проникли и сюда. Песок был мокрым, налипал на обувь, мяч, даже скрипел на зубах. И все же игра была ожесточенной.
Король посылал удар за ударом.
– Тебе сегодня везет, Брэндон!
Это было сказано, хоть и весело, но с заметным оттенком досады. Но Чарльз Брэндон ничего не мог поделать. Сегодня король играл из рук вон плохо, и у него не было
Сити – центральная, деловая часть Лондона.