Королева в придачу. Симона Вилар

      Прежде всего стала разбегаться свита Мэри Тюдор. То один, то другой из свиты ее высочества находил предлог, чтобы оставить службу у опальной принцессы. Мэри пыталась сделать вид, что не придает этому значения.

      – Посмотрим, как они начнут унижаться и клянчить милости, когда мой братец Хэл вернет меня ко двору.

      Но царственный Генрих, похоже, и не думал о сестре. И она жила в неуютном замке с остатками разбежавшейся свиты, ела вареную репу, запивая ее разбавленным элем, бродила по пустым тропинкам у старинного Адлвудского леса или сидела с удочкой, ловя рыбешку во рву замка, и уверяла, что подобное занятие ей весьма интересно. Но на деле принцесса Тюдор просто не желала показывать, как огорчена.

      Да, Мэри теперь многое начала понимать. Она повзрослела и наконец стала превращаться в женщину, похорошев невероятно. У нее появилась грудь, бедра округлились, в движениях появилась восхитительная женственность. В Хогли не было зеркал, но Мэри могла глядеться в воду рва, и то, что она видела, ее восхищало. Огорчало другое: старые платья стали ей тесны, новых не было и не на что было купить, так что приходилось перешивать те, что есть. И не только перешивать – штопать, латать, чинить. Мэри невольно вспоминала свою невестку Катерину.

      – Она-то как никто должна понимать, в каком положении я оказалась. Она ведь знает, какое это унижение – нищета. Неужели эта корыстная испанка и словечка не замолвит за меня Хэлу?

      Мэри уже не вспоминала, что является причиной трагедии. Даже до такой тихой заводи, как Саффолкшир, дошла весть, что Катерина Арагонская вновь забеременела, а значит, вина Мэри не так и ужасна. Но, видимо, Генрих считал иначе или просто не желал, чтобы выходки сестры привели к каким-нибудь новым ужасным последствиям, и предпочитал держать ее подальше от любимой супруги. По крайней мере, на все умоляющие письма Мэри с извинениями он не удосужился даже ответить.

      Время шло. Мэри по-прежнему прозябала в глуши. Теперь она считала каждый пенни, училась вести хозяйство, как простая сельская леди, вникала во все дела. И это девочка, которой едва исполнилось пятнадцать. Ей бы веселиться и плясать, а она то и дело вызывала кастеляна замка Джона Одли и просиживала с ним допоздна. По сути, оставлять молодую леди с мужчиной наедине, да еще до полуночи, было верхом неприличия. Но у леди Гилфорд из-за недостатка прислуги было много дел, да она ничего и не понимала в их беседах и, когда поначалу оставалась с ними, от скуки начинала дремать, а потом вздрагивала от сердитого окрика Мэри, выговаривавшей гувернантке за то, что та громко похрапывает и мешает работать. И леди Гилфорд отступила. К тому же этот Джон Одли был совсем не тем мужчиной, с которым страшно оставлять миледи Мэри. Рохля рохлей, человек бестолковый, да еще и с ленцой. Собственно говоря, это он так запустил поместье Хогли. Удивительно, что его до сих пор не лишили должности. Не иначе как родство с Брэндоном