Соль земли. Георгий Марков
глубоким беспокойством. Сорок лет – это был конец большой и важной полосы жизни. Начался новый этап существования. Что в нем таилось? Анастасия Федоровна невольно присматривалась к сорокалетним женщинам, настороженно прислушивалась к самой себе, стараясь понять, какие новые, не изведанные еще чувства и мысли рождаются в ее душе. Вокруг немало говорили, что после сорока лет уменьшается радость жизни, блекнут ее краски, ничто уже не поражает и не захватывает, как в пору юности. Человеческий мир со всеми его страстями и многообразием уже изведан и достаточно познан. Говорили, что зрелость – это не что иное, как спокойное, осознанное отношение к жизни. «Но неужели впереди такое бесстрастное существование? – с тревогой и недоумением спрашивала себя Анастасия Федоровна. – Нет, нет. У многих деятелей науки и искусства расцвет начинался после сорока лет!.. Но при чем здесь ты? Ты просто успокаиваешь себя поисками достоинств твоего возраста. Пустая затея! Сорок лет для женщины – это перевал к старости…» Этот голосок, вдруг просыпавшийся в глубине ее сознания, точил ее, как точит червяк дерево, – упорно и неотступно, день за днем: «Максима-то все нет и нет. А тебе уже перевалило за сорок. Новые морщинки под глазами появились. Стареешь!..»
А стареть-то ей как раз и не хотелось! Да и не чувствовала она никаких перемен в себе.
Но все-таки голосок делал свое дело: под его воздействием она изменяла своим желаниям, отступала от них, с жалостью сознавая, что время диктует новые, жесткие правила.
С юности у нее были свои страсти, большие и малые. Среди них были и такие, которые считались уместными в двадцать, даже в тридцать лет, но в сорок лет они могли вызвать у многих улыбку. Анастасия Федоровна любила танцевать. Она знала бесконечное число мазурок, полек, вальсов, народных плясок. При каждом удобном случае, на семейных или дружеских вечерах, она танцевала увлеченно, с упоением, испытывая истинное наслаждение. Но когда Анастасии Федоровне исполнилось сорок лет, она перестала танцевать. Правда, с приездом Максима она почувствовала себя вновь молодой, но прошло не более недели, и к ней вернулось прежнее состояние. Проявлялось оно не остро, даже скорее глухо, но противоборствовать ему она не могла. «Тебе же перевалило за сорок лет, какие же теперь танцы? Людей хочешь смешить?» – останавливал ее все тот же голосок, и она гасила в душе желание, повинуясь этому тихому голосу, бывшему, как казалось ей, голосом ее совести.
К моменту встречи с Ульяной Лисицыной Анастасия Федоровна жила уже по тем законам, которые диктовались установившимися неписаными «приличиями», имеющими в быту людей нередко силу непреложного устава. Это ее новое состояние Максим подметил в первые же дни, отнеся его исключительно за счет пережитой разлуки. «Ты стала без меня, Настенька, подобранной и строгой, как бонна в русских классических романах», – с усмешкой сказал он однажды. Анастасия Федоровна не стала опровергать слов мужа.
– А ты думаешь, я не знаю об этом? Да что же делать? Сорок лет, дорогой друг!