Музей имени Данте. Глеб Шульпяков
корабль на стапелях похож на элеватор.
– Продали в Индию, – говорит девушка. – Чинят.
Эту девушку приставили из отдела внутренней охраны, и мы с Севой сразу прозвали ее «особистка». Улыбчивая, хамоватая. В штатском, сквозь которое все равно заметна военная выправка. Как прямо держит спину, быстрый поворот головы. Аккуратное движение – поправить под беретиком светлые волосы.
На все вопросы девушка молчит или многозначительно улыбается. Она рада, что завод произвел впечатление, хотя осадок после того, что я вижу, тяжелый. Все-таки завод строили заключенные. К тому же, глядя на корпуса с выбитыми окнами и кварталы брошенных бараков, на людей, трясущихся в вагонетках, трудно поверить, что здесь поднимают атомный флот страны, великую «кузькину мать». Однако это так, отчего на душе делается еще тоскливее.
В перерыве между съемками я отправился побродить вокруг храма с камерой – поснимать, что осталось. Но «особистка» следила за мной и теперь снисходительно, хотя и строго, отчитывает:
– С фотоаппаратом не положено.
Меня вдруг захлестывает ярость. Я поднимаю камеру и навожу на нее; слепя вспышкой, щелкаю. Она пытается придать лицу выражение, как в журналах, но потом опускает голову и краска заливает ее красивое, с тяжелыми скулами, лицо.
Никаких вопросов я не задавал ей – ни в стекляшке «Осьминог», где мы встретились после работы, ни в узкой гостиничной койке, куда мне без труда удалось затащить ее.
В какой-то момент, усевшись в ногах, она обняла мои ноги и прижала левую ступню к левой груди, а правую к правой. Заставила мять, приподнимать, сдавливать.
Провожая девушку ночью, я показал распечатку из Интернета. Это был снимок из космоса, где то, что они запрещали снимать нам, лежало как на ладони. В ответ она поправила светлые волосы и пожала плечами, обнажив в улыбке крупные ровные зубы.
Из полудремы меня выдергивает звонок.
Связь есть, номер местный.
– Ну где вы? – это Степанов из Устья. – Утром же на Остров! Прилив!
Я рассказываю, что случилось; куда выслать машину, чтобы забрать ребят и вытащить фургон; звоню, пока связь, в Двинск.
К телефону в больнице долго не подходят, наконец трубку снимают.
– Вас беспокоит съемочная группа… Мы хотим узнать, в каком состоянии наш коллега…
Сева подсказывает, как зовут осветителя.
Шелест бумаги, голоса.
– К сожалению…
– Что? – из-за двигателя не слышно. – Повторите!
– Умер – на – операционном – столе, – диктует ровный женский голос.
Сева забирает трубку, а я чувствую, как в одну секунду жизнь бесповоротно изменилась и в то же время осталась прежней. Сознавая это и что ничего не исправить, хочется орать и бить стекла. Но вместо этого тупо смотришь в окно – на лес и как за деревьями блестят заводи и лужи; на берег моря, утыканный серыми избами.
– Это после отлива, – женщина показывает на лужи на песке. – Что-то случилось?
– Все в порядке.
В тайге ночь, а на берегу светло. Вода отливает