Колдовство. Александр Матюхин
провел по волосам, морщась от прикосновений жесткой щетины к раздраженной коже.
– Ну как?
Ольга неуверенно улыбнулась. Радаев улыбнулся в ответ и ударил. Удар получился не столько сильный, сколько болезненный; получив по лицу расческой, Ольга скорчилась на полу. Острые иглы разорвали ей губу, оставили на щеке множество мелких дырочек. Нависнув над женой, Радаев принялся охаживать ее по голове и плечам, но Ольга закрывалась, так что страдали в основном руки. От каждого удара она всхлипывала и заходилась дрожью, но молчала, не срывалась ни в плач, ни в крик. Привычно сносила наказание так, чтобы не услышала дочка.
– Почему, с-сука, почему?! Ты как посмела, дрянь?! Ты что там себе напридумывала?! НА МЕНЯ-А-А-А-А?! У-У-УБЬЮ-У-У-У!
Забылся. Сорвался. Заорал так, что, казалось, стекла посыплются. Ворот Ольгиного халата сам намотался ему на руку. Радаев выронил расческу и принялся лупить жену раскрытой ладонью. С каждым ударом ярость подавляла страх, делала его мелким, незначительным. «Я никого не боюсь! – в запале думал Радаев. – Это меня все боятся!»
Когда в него врезалось что-то маленькое, яростное, замолотило в спину, он едва не ударил наотмашь. Вовремя спохватился, выпустил Ольгу. Жасмин упала на мать, стараясь закрыть ее всем телом. Дочку трясло от рыданий, и среди всхлипов Радаев с трудом разобрал короткую отчаянную мантру:
– Не трогай маму! Не трогай маму! Не трогай маму!
Радаев отступил, виновато развел руками. Такого с ним еще не случалось. Жасмин ни разу не влезала в их тихие разборки. Ярость улетучивалась, словно гелий. Из неведомых глубин всплыло основательно подзабытое чувство вины.
– Принцесса, мы с мамой…
Он закашлялся. Дикий, растрепанный, с выпученными красными глазами.
Новая мантра оказалась еще короче:
– Уйди! Уйди-уйди-уйдиуйдиуйдиуйдиуйди!..
Мягко высвободилась Ольга. Стиснула дочку в объятиях, пряча ее заплаканное лицо у себя на груди. Словно невзначай прикрыла ей уши.
– Он сказал, что ты исчезнешь, – шмыгая кровью, гнусаво пробормотала она. – Исчезнешь из нашей жизни. Навсегда. А мне больше ничего и не надо.
– Хрен тебе на воротник, падла! Вернусь, мы еще с тобой договорим…
Радаев многообещающе оскалился. И все же, когда в спину ему прилетела брошенная слабой детской рукой злополучная расческа, втянул голову в плечи – так пес поджимает хвост. Вдогонку, стегая сильнее любой плети, несся дрожащий тоненький голосок:
– Уходи! Уходи от нас! Уходи совсем!
Древо принимает его как родного. Никогда, даже дома, в самые лучшие дни, он не погружался в умиротворение настолько полное, что в нем хочется раствориться. В дупле стоит приятная прохлада, остужающая горящие раны. Он висит вниз головой, когтями цепляясь за выступы, купаясь в стекающей сверху древесной крови. Живительные соки, бегущие по венам Древа, здесь просачиваются наружу, образуют тоненькие ручейки, дарующие исцеление всему живому. Пахнет мокрой корой, палой листвой и самую малость – дохлятиной.