Хорошие деньги. Александр Сергеевич Донских
раздвинул он посинелые мёрзлые губы.
В тот скучный дом он не вернётся никогда! И к родителям, к маме – решено бесповоротно! – не пойдёт: ведь затолкнут туда же. Однако куда идти, что делать? Снова тупик? Что ж, если тупик, – так лучше умереть на морозе, сгинуть в ночи! – забурлила душа коченевшего Василия.
Саша не стерпела – заплакала, но сжимала, таила всхлипы, чтобы, по-видимому, не огорчать Василия. Брели в потёмках, уже не видя ясно пути.
– Смотрите, смотрите: вон они, вон они!..
За ними, размахивая фонарями, бежали люди – родители, воспитатели, милиционеры, ещё кто-то.
– Васенька, крошка мой, сыночка!
Мать подхватила Василия на руки и беспорядочно, сыро расцеловывала его, притискивая к груди.
Василий, будто оттаяв, зарыдал, завыл, потому что горестно и скорбно понял – не вырвался на волю и не побывать ему в дальних странах. Ну да и бог с ними, с этими дальними странами! Главное и ужасное – его вернут в детский сад, и потянутся дни и ночи, когда он не будет рядом с мамой, не будет дома у окна хотя и в одиночестве, но в радостном томлении поджидать её с работы, не будет, когда придёт со школы Наташа, вылетать птицей на вольные просторы улицы, подскокивая к небу. Как и прежде, будут давить на его сердце чужой дом, гадкая жизнь в нём с чужими людьми, со всякими этими неприятными петями!
– Мама! Мама!.. – надрывно и самозабвенно выл Василий, возможно, выражая этим словом и воем и тоску и надежду своего маленького, но непримиримого сердца.
Затих неожиданно и, похоже, что в великой тайне, шепнул на её ухо:
– Мамочка, поедем в дальние страны. Ты там будешь весёлой и радостной. Поехали? А?
– Сыночка, сыночка, – шептала и мама, крепче прижимая к себе Василия.
На её руках, потрясённый, но счастливый, он и задремал. И не помнил и не видел, как уже отец принёс его в дом, уложил в постель, и всё семейство долго стояло над ним, словно оберегая его сон и покой.
4
Год за годом, – Василий рос. Пошёл в школу, но и её вскоре так же страстно невзлюбил, как и детский сад когда-то. И там нужно было делать то, что отвергала его душа: приспосабливаться, подлаживаться под общий порядок жизни, а то и вилять перед всякими петями. Но учился прилежно, слыл книгоедом, был любознателен, пытлив, приглядчив, хотя по-прежнему – нелюдимый, одинокий, утянутый в свои переживания и мысли. В школьных, ребячьих делах – сторонний, осторожный, диковатый.
И семейная жизнь не радовала, не утешала подрастающего телом и душой Василия: у сестры свои девичьи заботы и подружки. Мать и отца он видел нечасто, урывками, уже поздними вечерами, уставшими, малоразговорчивыми и с ним и друг с другом. Они работали много, с неутоляемой страстностью, ненасытно, извёртывались оба, чтобы порой за сутки в двух, а то и в трёх местах поспеть. «Убиваемся в работе», – говорила мама. Василий понимал – его родители стремились зажить обеспеченно, в достатке, «по-человечески», – с годами всё грустнее вздыхала мама. Им,