Моя жизнь в искусстве. В спорах о Станиславском. Константин Станиславский
актера.
– Все эти побрякушки нужны там, где нет актера. Красивый широкий костюм хорошо прикрывает убогое тело, внутри которого не бьется артистическое сердце. Он нужен для бездарностей, но вы в этом не нуждаетесь, – в красивой витиеватой форме, с изящной дикцией и движением руки подсластил готовящуюся мне пилюлю Росси. – Яго – артист не вашего театра, – продолжал он, – Дездемона е bella, но о ней еще рано судить: она, вероятно, недавно начала ходить по подмосткам. Остаетесь вы…
Великий артист задумался.
– Бог дал вам все для сцены, для Отелло, для всего шекспировского репертуара. – (Сердце у меня екнуло при этих словах.) – Теперь за вами дело. Нужно искусство. Оно придет, конечно…
Сказав настоящую правду, он тотчас же стал украшать ее комплиментами.
– Но где и как учиться искусству, у кого? – выпытывал я.
– Mm-а! Если рядом с вами нет великого мастера, которому можно довериться, я вам могу рекомендовать только одного учителя, – ответил мне великий артист.
– Кого же? Кто это? – набросился я.
– Вы сами, – закончил он знакомым жестом из роли Кина.
Меня смутило то, что, несмотря на мои реплики, он ничего не сказал мне о моем толковании роли. Но потом, когда я стал более беспристрастно судить себя, я понял, что Росси не мог сказать ничего другого. Не только он, но и я, в конце концов, не понимал, каково мое толкование роли и что было от меня, а что от великого Сальвини. Вернее, все сводилось к тому, чтоб доиграть спектакль, не надорваться, выжать из себя трагизм, произвести на зрителя хоть какое-нибудь впечатление, иметь успех, не оскандалиться… Можно ли ждать от певца, который кричит благим матом, до потери голоса и чувства, чтобы он давал тонкие нюансы в своем пении, чтобы он художественно толковал исполняемые им романсы или арии? Все идет в одну силу, в одну краску, как у маляров, которые красят заборы. Как далеко им до художника, который умеет тончайшими соединениями красок и линий говорить о своих сверхсознательных ощущениях!.. Так и мне было далеко до истинного художника-артиста, который может выдержанно, спокойно выявлять перед толпой толкование созданной им роли. Для этого мало простого таланта и природных данных, а надо еще – уменье, техника и искусство. Это и сказал мне Росси, и больше этого он мне, конечно, ничего сказать не мог. То же сказал мне и опыт, и личная практика в назидание для будущей моей работы.
Но главное то, что я начал понимать, как далеко мне до трагика, и в частности до великого Сальвини.
Туринский замок
После того как я ожегся на «Отелло», мне было уже страшно приниматься за трагедию; а без испанских сапог и средневековых мечей становилось скучно жить. Поэтому я решил попытать свои силы в комедии. Вот чем объясняется постановка шекспировской «Много шума из ничего». Впрочем, была и еще причина, покаюсь в ней. Во время заграничного путешествия по Италии мы с женой случайно набрели в Туринском парке на ворота средневекового замка. Он был построен