Сто оттенков Веры. Талаssа
Es (12:48 AM):
А еще хорошо, когда сливки – на свою ножку в сетчатом чулке, и он её обли-и-и-изывает, а я в это время его – ремешком, мягонько – по спинке, плечикам.
Donna Es (04:48 PM):
– «Доктор, помогите! Я никак не могу сосредоточиться на всём!»
Хакс (4:49 РМ):
– «Следующий!»
;)
###
SEZAM-ADA.NET.
Вера «проверила» это сочетание на языке, как дольку чего-то слегка жалящего, но сладкого, но с горчинкой – и терпкого до покрытия мурашками всего тела!
Всё вдруг раззуделось – и во рту, который только что несколько раз произнес это «сез-з-зам… сезам-ада-нет… сезам-ам-ам…и нет никакого ада!», и в ямке горла, и ниже – вибранув в грудине, и – прыжком вверх – снова под пальцами, что время от времени надавливали на «page down», и… еще кое-где.
Очень кое жарко где!..
-–
December 9, 2018:
––
Donna Es (10:10 AM):
Привет.
:)
Снова тут подумала – о ревности. Да, не приходится спорить, что ревность – совершенно естественное проявление человечности. У тебя вот – трое девочек нижних. Они друг друга знают определенно – лично, то есть? Ты их знакомил? Или так, догадываются лишь?
Хакс (10:11 АМ):
Нет, не знакомил. И не буду. Пусть так, на голом, хе-хе))), месте догадываются. Ревновать точно будут.
Donna Es (10:15 AM):
А мне кажется, что ревность естественна только для неразвитых особей.
%)
Хakc (10:16 AM):
Вот удивительно от тебя такое слышать, право!
Во-первых, развешивание ярлыков – само по себе… ну, ты понимаешь.
Во-вторых, ревность есть активное проявление инстинкта собственности – одного из базовых инстинктов человека.
Donna Es (10:18 AM):
Типа «моё – не трожь»?
Хakc (10:19 AM):
По-моему, в первую очередь – да.
Donna Es (11:01 AM):
Не знаю… Мне бы хотелось её, ревность эту, изрезать в клочья, куда-нибудь засунуть, запупырить и зафитилить подальше, чтобы вообще не вспоминать о ней ни-ког-да! Ну, разрушает же, на пустейшем месте – одни развалины оставляет, дымящиеся, блин! Но, как ты мне сейчас ответишь: «Сие – не в наших силах». Увы.
Хakc (11:01 AM):
И ах.
Наглая память подкинула ещё один «эпизодец». Давно, очень давно. Верочке было семнадцать. Краснодарский край. Лето. Каникулы после первого курса, перед возвращением и «картошкой», начало августа.
Вечные солнце и море!
Детски-мелкое Азовское с ракушечными разнокалиберными пляжами и… мёртвый, приторно разлагающийся дельфиний ребёнок – метра в полтора длиной, который не смог вернуться в море вместе с отливом, угаснув ночью на мелководье. Она тогда, после слабого притока тошноты, смешанной с жалостью, взяла перочинный ножик у какого-то местного мальчика (собралось много народу – поглазеть), и с каким-то первобытным остервенением попыталась срезать спинной плавник с лаково-черного дельфиньего тела. Нож тыкался словно в камень, но без привычных искр, а с мокрым свистом