Все к лучшему. Джонатан Троппер
сотни названий снега; моя мать знает тысячи способов нахмуриться и пожать плечами. Она может уроки давать.
Моя приближающаяся свадьба вызывает у мамы священный трепет. Она почти никуда не ходит, и это событие разбудило ее до сей поры дремавшее тщеславие. Я знаю, что она вырезает из модных журналов страницы с фотографиями платьев, причесок, макияжа и уже собрала целый каталог вариантов. Якобы не хочет, чтобы мне пришлось за нее краснеть, но мы оба понимаем, что это враки. После моей помолвки она успела побывать у стоматолога и отбелила зубы, снова начала носить контактные линзы и перепробовала несколько оттенков светлой краски для волос. Мне бы не хотелось обсуждать мать как женщину, но она по-прежнему красива, стройна, с хорошей фигурой и голубыми глазами, и обычный шестидесятилетний мужчина едва ли бросил бы ее только из-за того, что она ест печенье в постели.
Маме хочется на свадьбе быть красивой, танцевать, смеяться и нравиться мужчинам, как когда-то, сто лет тому назад. Мне бы радоваться тому, что эти желания в ней по-прежнему живы; я же вместо этого испытываю грусть и чувство вины, как будто она позволила себе лишь ненадолго заглянуть в тот мир, где могла бы жить, если бы давным-давно не похоронила себя заживо.
– Есть хочешь? – спрашивает она меня.
– Нет, спасибо, – отказываюсь я и поглядываю на дверь, размышляя, как бы половчее смыться.
– У нас спагетти с фрикадельками, – сообщает Питер, плюхнувшись на стул.
– Я уже поел.
– Ты был у Тамары? – интересуется мать.
– Ага.
Мама не скрывает своего неодобрения. Она убеждена, что мне совершенно ни к чему общаться с вдовой Раэля, что ничего хорошего из этого не выйдет, но, к счастью, мама не любит говорить со мной о его смерти, так что мы просто обходим эту тему молчанием.
– Тамара очень секси! – восторженно произносит Питер.
– Не распускай язык, – говорит мать.
– Но это правда, – настаивает он. – Ей об задницу монетку кинь – отскочит.
– Хватит! – отрезает Лила.
– Да ладно, мам, – успокаиваю я, – Питер просто повторяет чужие слова. Он даже не знает, что это значит. – Но я-то знаю, и у меня не сразу получается отогнать образ обнаженной Тамариной задницы.
– Это значит, что она крепкая, – поясняет Пит, и мы оба разражаемся хохотом, а мама раздраженно вздыхает.
– Мне пора, – сообщаю я.
– Но ты же только что пришел, – хнычет Пит.
– Твой брат очень занят.
Это сказано Питеру, но нацелено в меня – не в бровь, а в глаз.
– Мэтт сегодня играет в “Кеннис Кастэуэйс”, – говорю я. – Хотите, сходим?
Вообще-то я приглашал их скорее для проформы, но внезапно понял, что говорю совершенно искренне, и мне ужасно хочется, чтобы они поехали, чтобы святая мать надела платье, накрасилась, они с Питером втиснулись в крошечный “лексус” Джеда, и мы втроем отправились в город, как семья из телесериала. Я бы опустил верх кабриолета, мама смеялась бы тому, что волосы лезут в лицо, а Пит закрыл бы глаза и подставил лицо ветру, и мы бы подпевали какому-нибудь старому рок-хиту