Монастырская братва. Алексей Макеев
не давала, вертелась ужом, прятала голову, не забывая гавкать – редко, но отчетливо, всем видом выражая радость и возмущение по поводу долгого отсутствия Ильи.
– Стой, дура, стой, кому говорят! – Илье удалось схватить собаку за ошейник и закрутить ей пасть ремнем скинутого со спины рюкзака. Хельма поняла, что попалась, села на пороге и тоскливо уставилась на Илью. «Развяжи, я больше не буду!» – читалось во взгляде преданных темных глаз, но Илья верить «азиатке» не торопился. Потрепал ее по загривку, погладил за ушами, хлопнул по мощной спине:
– Здоровенная какая, коровушка ты моя. Я уж думал, ты меня не узнаешь… – И застыл, услышав в шуме дождя легкий шорох и еле уловимый треск – к бане шел кто-то. Хельма насторожила круглые ушки и отчаянно завертела башкой, пытаясь избавиться от «намордника», но Илья был начеку. Потянулся к ремню джинсов, коснулся торчащей из-за него рукояти «ижа», но сразу убрал руку – человек уже остановился у двери, и он был один.
– Кто здесь? – В ответ Хельма заскулила и попыталась содрать с морды ремень передними лапами. Илья дернул собаку за ошейник и промолчал.
– Кто? – настаивали из-за двери, и молчать больше не было сил.
– Свои, – негромко произнес Илья, – свои, отец. Извини, что без предупреждения, не мог я позвонить, сам понимаешь…
Хельму было не удержать, она рванулась к двери и кинулась в ноги входившему, Илья в последний момент дернул ее назад. Сел на лавку у стены, обнял собаку за шею и снизу вверх смотрел на отца. Даже в полумраке видно, что батя здорово сдал за три или четыре месяца, что они не виделись, – осунулся, бледный, пальцы подрагивают, цепляются за шнурки накидки и никак не могут развязать тугой узел под горлом. Но очки блестят так же воинственно, и голос хоть и глуховат, но до сих пор заставляет вжимать голову в плечи, словно нашкодившего школьника.
– Понимаю. – Отец справился с завязками, скинул с головы капюшон и пригладил седые волосы. – Отчего ж не понять, не дурак. Как машины у дома заново появились, я с того дня тебя в гости жду. Галину к родителям отправил и жду, возвращаться ей не разрешаю. И дождался. Чего раньше не приходил?
Говорил он спокойно, даже с легкой, еле уловимой издевкой, но по всему видно – и рад он до смерти, что сын жив до сих пор, и страшно ему, так страшно, как перед смертью бывает. Знает все – и как зимой от семьи Ильи только воспоминание осталось, как в клочки за пару дней все разметало, и что потом было, и как встретились они весной, еще снег лежал. Поговорили, но наскоро, скомканно, и тоже Хельма рядом терлась, металась от одного к другому, как и сейчас, – то в нос Илью лизнет, то к отцу кинется.
– Занят был, – отозвался Илья, – не мог. Извини. Как ты?
– Нормально все, – отмахнулся отец и прикрыл поплотнее дверь, заговорил вполголоса, точно их подслушать могли: – Ищут тебя, два раза уже приходили. Не те, что зимой, другие. Вежливые, обходительные, деньги предлагали. За тебя, если ты вдруг объявишься или позвонишь.
– Много? –