Этрусское зеркало. Наталья Солнцева
красоту. Знаменитый Рим взошел на костях и крови этрусков, вырос на их корнях, отобрал у них все, что было возможно, – свободу, обряды, инженерный гений... все, кроме души. Это украсть оказалось не под силу даже римлянам.
Странно было слышать такие речи из уст Саввы Рогожина. Хозяин «Галереи» ощутил себя в некоем виртуальном пространстве, где время внезапно с ужасающей скоростью пошло вспять. Ему стало не по себе.
– Зябко тут у вас, – сказал он, чтобы поддержать разговор.
– Северная сторона, – кивнул Рогожин. – Сумрачно и прохладно, как в этрусском склепе.
Он коротко хохотнул и тут же обрел прежнее суровое выражение лица.
По спине господина Чернова пополз липкий холодок. Однако он не прохлаждаться сюда приехал, пора и к делу приступать.
– Какие из работ вы бы хотели выставить? – повернулся он к художнику. – Есть особые пожелания? На чем следует акцентировать внимание?
Рогожин задумался.
– Вот на этих эскизах, – наконец ответил он, показывая на ряд огромных картонов. – Они созданы по мотивам фресок из гробниц Тарквиний. К сожалению, этруски гораздо серьезнее относились к загробной жизни, нежели к светской. Их города не сохранились, потому что строились из глины и дерева, тогда как гробницы возводились на века. Пожалуй, только Египет может сравниться с Этрурией по значению заупокойного культа.
Анисим Витальевич дрожащими руками перебирал картоны. От них веяло древностью и какой-то непонятной жутью. Переход в новый мир далекие этруски представляли себе наподобие вечного пира – веселье, радость, беспечное наслаждение... играет музыка, танцовщицы кружатся в пляске, мужчины пьют вино, обнимают улыбающихся, нарядных женщин... по голубым небесам летают птицы... плещется море... повсюду зеленеют ветви и кусты лавра... но все это неуловимо пронизано страхом смерти. Безмятежное ликование будто бы магически заклинало мрачный момент ухода, скрывало и отодвигало его в глубины сознания.
Впрочем, эскизы были прекрасны, и Чернов выразил свое неподдельное восхищение ими. Рогожин расплылся в довольной улыбке, оттаял.
– Я ездил на полгода в Италию, – признался он. – Бродил там по этрусским некрополям, по музеям... дышал воздухом развалин, писал. Потом деньги закончились, и я вернулся. Мои картины никто не хотел покупать.
Художник деликатно обходил вопрос финансирования выставки стороной, и Чернов подыгрывал ему. Словно это происходило само собой, без чьего-либо вмешательства. Хозяину «Галереи» почти не приходилось притворяться – живопись Рогожина ничем не походила на то бездарное «творчество», которое ему зачастую надо было выставлять, расхваливать и продавать, что он научился весьма успешно делать.
– Мне нравится, – искренне сказал Анисим Витальевич, рассматривая эскизы. – Жутковато, не скрою. Зато смело, тонко и необычно. Удалось передать настроение. А эти переливы полутонов, сотни оттенков зеленого, синевы, бирюзы... свежо, великолепно! Впечатляет.
–