Урусут. Дмитрий Рыков
накопилась?! Я, даром что телом хилый, дак в пятнадцать лет на Масленицу, когда бились слобода на слободу, на лед выходил и ентим кулаком – оть, зри! – тут он показал свою колотушку, – агромадных взрослых мужиков валил. Веришь, нет?
– Отчего ж не верю? Когда кажен день тяжесть в руках, так и сила растет!
– Во! Давай ишшо по глотку!
Стукнулись кружками, отхлебнули, отец отерся, посмотрел на сына строго, затем отвернулся к воеводе:
– Но вот, стервец, он же не со смирением подходит, а кажный раз прю затеять норовит! Персты возденет, главу подымет, и давай с родителем спорить! А что Василий Великай потомкам пишет?
– Что? – изумился восхищающийся любой ученостью Клобук.
– «При старых молчать, премудрых слушать, старшим покоряться, с равными и младшими любовь иметь, без лукавства беседуя, а побольше разуметь, не свиреповать словом, не хулить в беседе, не смеяться много, стыдиться старших, глаза держать книзу, а душу ввысь, избегать суеты…» и как-то там ишшо…
– «Очам – управление, – продолжил Олежка, – языку – воздержание, уму – смирение, телу – подчинение, гневу – подавление, помыслам – чистоту, добрые делам – побуждение. Лишаемый – не мсти, ненавидимый – люби, гонимый – терпи, хулимый – молчи, умертви грех свой».
– Вот оно как! – ошалело произнес воевода.
Батяня, глядя на отпрыска, довольно крякнул, но сразу взял себя в руки.
– «Старшим – покоряться»! А он бунтует!
– А как же, – возразил наследник, – «уму – смирение, и гневу – подавление»? Енто уже тебе!
– Цыц! – хряпнул Иван по столешнице. – Мое слово – первое!
Сын опустил очи к долу, но потом вдруг выпалил:
– А вот в монастырь уйду!
– Испужал! Да кто тебя при живых отце и матери туды возьмет?!
– Чернецом? Отрок читает и пишет что по-гречески, что по-славянски? Не возьмут?! Да завтра уйду!
– Коль воли от родителев хотца, тоды уж на Волгу аль за Каму!
– Тихо, тихо! – вскочил ратник. – Малый, охолонь! Ну и ты, Лександрыч, того, не ярись! Все одно он пока мал для дружины! А в завтра ни ты, ни я не заглянем! Давай выпьем! – и подлил хозяину избы.
Батяня тут же сделал несколько дюжих глотков, но кружку на место не поставил, а начал молча дном водить по столу. Наконец молвил:
– Давай, Андрюха, так. Пущай, коли тебе делать неча, науку ратную постигает, но не в ущерб работе. Есть заказ – трудится топором, нет заказа, скотина ухожена, накормлена, огород прополот – машет саблею. А уж решать, кем становиться и чему жисть посвящать, будет не раньше пятнадцати годов. Чичас мал пока, и я по нему панафиду стоять не тороплюсь.
– Да какая панафида! – поморщился гость. – Што про пятнадцать годов баешь – верно. А про панафиду – брось! Ворог у нас был – Мамай, так ему голову, как куренку, Тохтамыш свернул. Сей хан ярлык нашему князю дал? Дал. А Митрию Кстинычу с татарвой даже замиряться не надо. Тохтамыша не хаял, на Мамая биться не ходил. Этта пущай Димитрий Московский разбираитьси. На княжество наше нападать некому. Разве что разбойники